Владимир Кунин - Кыся

Профессор фон Дейн ощутил напряженку, повисшую над остывшим кофе и остатками пирожных, и быстро проговорил в трубку:

— Послушайте меня внимательно, Фридрих! Я звоню сейчас из дома, в котором живут люди, продающие этого Кота. Мало того, этот Кот сидит сейчас рядом со мной между двух очаровательных женщин. Одна — мой друг и ассистент, вторая — существо очень близкое этому Коту. Я знаю про этого Кота значительно больше, чем может сказать о нем любая реклама. Пока я сообщу вам всего лишь одну подробность. Помните, я рассказывал вам о том, как Санкт-Петербург не дал мне прооперировать одного русского гангстера из международной наркомафии?

— Помню. И отлично помню весь этот скандал по газетам и телевидению… — хрипло ответил этот Фридрих.

— Так вот этот кот принадлежал именно этому умирающему гангстеру. Этот Кот участвовал в схватке на автобане, а потом, неясно каким способом, сохранял жизнь своему Хозяину тогда, когда тот уже раз пятнадцать должен был побывать на том свете! Вот, что это за Кот, — жестко сказал профессор, и я услышал в его голосе те металлические интонации, с которыми он разговаривал тогда на больничной автомобильной стоянке.

— Вы меня слышите, Фридрих?! — через паузу раздраженно спросил профессор.

— Слышу.

— Так какого черта вы молчите?!. - разозлился фон Дейн.

— Я не молчу. Я думаю.

— О чем?! О филиппинских проститутках? — заорал фон Дейн.

— Нет, — совершенно спокойно ответил хриплый голос. — Я думаю — что мне взять с собой: чековую книжку или наличные? И есть ли в доме достаточная сумма?.. Ладно. Это уже мои проблемы. Фолькмар, пожалуйста, будте любезны, извинитесь за меня перед Котом и дамами и продиктуйте мне адрес этого Кота.

Профессор фон Дейн облегченно вздохнул и стал диктовать наш адрес этому… Вспомнил! Стал диктовать этому фон Тифенбаху наш Оттобрунновский адрес, который ему подсказывали Таня и Хельга.

— Еду, — коротко сказал Фридрих фон Тифенбах.

«Еду» — это он сказал месяц тому назад.

Теперь, спустя четыре недели, я могу очень четко оценить и осмыслить все произошедшие тогда события.

…Через двадцать минут после того телефонного разговора к нашему дому в Оттобрунне подкатил громоздкий старообразный, не идущий ни в какое сравнение с роскошным профессорским «Ягуаром» белый автомобиль под названием «Роллс-Ройс».

То, что он называется «Роллс-Ройс», и то, что он стоит дороже фон-Дейновского «Ягуара» раз в пять-шесть, — я узнал значительно позже. Но если мне тогда на это было плевать, то теперь, когда я чуть ли не ежедневно езжу на этом баснословно дорогом рыдване — плевать и подавно.

Когда-то мы с Шурой мечтали хотя бы о «Запорожце», но Шурины заработки все никак не могли угнаться за несущейся рысью инфляцией. Шура мне сто раз объяснял, что это такое, но я так ни черта и не понял. Сообразил только тогда, когда он перешел на наш нормальный, домашний язык.

— Система поставила весь российский народ и нас с тобой, Мартын, в том числе, раком, — сказал тогда Шура. — И употребила… Или, если хочешь, оттрахала всех нас по первое число, как хотела!

— Наплевать, — ответил я ему тогда. — Нам с тобой и без автомобиля не так уж плохо.

— Верно, Мартышка… — помню, улыбнулся Шура. — Но с автомобилем нам было бы еще лучше.

И ласково почесал меня за ухом. Люди почему-то считают, что нам, Котам, это доставляет неописуемое наслаждение! Ничего похожего. Почесать себя за ухом я могу и сам. И сделаю это гораздо лучше. Но Шуре я прощал это заблуждение. Как впрочем, и многое другое.

Теперь, когда я в автомобилях разбираюсь лучше любого российского Кота — здесь их (не Котов, а автомобилей!) такое количество, что порой бывает по часу торчишь в пробках на Миттлерер-ринге, или на Леопольдштрассе, на Эффнер-плац, на Принцрегентенштрассе, я все равно считаю, что нет лучше автомобиля, чем огромный грузовой «Вольво» с длиннющим прицепом, с широкой кабиной, в которой мог бы поместиться и Шура Плоткин, и я, и конечно же, Водила за рулем!

Но это, так сказать, мое, личное, и я свои вкусы никому не навязываю. Вам нравится ездить на «Роллс-Ройсах» — нет проблем. Будьте любезны!..

После этого своего — «Еду…», Фридрих фон Тифенбах еще попросил встретить его на улице у дома, так как едет один, без шофера, а сам он страдает топографическим идиотизмом и может заблудиться в ста метрах от собственного дома.

Вот мы все и выкатили на улицу. Я, честно говоря, упирался и не хотел ни в какую! С какой стати?! Он меня будет обзывать, а я его, видите ли, встречать должен…

Но тут за меня взялись Таня и Эрих, каждый на своей волне, и я сломался. В конце концов, пока этот блядский Фридрих был единственной призрачной возможностью попасть мне в Петербург, и почти реальной вероятностью заработать Эриху, Хельге и Руджеро на ремонт дома. А их я «заложить» не мог. Как бы ни был обижен.

Я вспрыгнул на стойку ворот двухметровой высоты и уселся там наверху, демонстрируя, как мне казалось, полное пренебрежение к Человеку, которого все, даже Хельга, ждали с таким трепетом и почтением! Кроме Тани Кох, к слову сказать.

До того, как выйти из дома, только и разговоров было, что «фон Тифенбахи» — знаменитый старейший германский род, — потомки королей, принцев, баронов и еще черт знает кого!

И что этот самый Фридрих, страдающий, как сказал профессор фон Дейн, «некоторыми возрастными необратимыми недомоганиями», обладает какими-то несметными сокровищами и неисчислимым наследственным состоянием.

Что такое «несметные сокровища» и «наследственное состояние» — я ни хрена не понял. Наверное, тоже что-то вроде старческих заморочек: там болит, здесь болит, погадил — цвет не тот, пописал — струя кривая…

А вот, что значат «необратимые возрастные недомогания» — я просек сразу же! Если по-нашему, по-простому, так это — «ПИПИСЬКА У НЕГО НЕ СТОИТ»! Трахаться ему нечем.

Кстати, это и с Котами случается. Какое-нибудь нервное потрясение, или, опять-таки, возраст… Жалкое зрелище. И смех и грех.

А этому жирному борову — так и надо! Не будет обзывать незнакомых Котов «омерзительными чудовищами». И все его последующие извинения — мне до фонаря. До лампочки, как говорил Водила.

Короче, подваливает этот белый катафалк с ангелом на капоте к нашему дому, останавливается впритык к профессорскому «Ягуару», и из-за руля выскакивает…

Я не оговорился. Именно, «выскакивает» этаким козликом — худенький седенький мальчик среднего роста. Старая короткая потертая кожаная куртка на белом меху, красная клетчатая байковая рубаха, сильно выношенные белесые джинсы, пижонски заправленные в коротенькие ковбойские остроносые сапожки. Только без шпор.