Алексей Березин - Скотина Баскервилей

Однажды, очень давно, мой друг Серега жил в деревянном бревенчатом домике. Таких домиков вы не найдете ни на Бродвее, ни, тем более, в центре Москвы, зато в нашем городке они в огромном ассортименте. Внутри такого домика всегда печь, которую надо топить дровами, а снаружи обязательно живет собака на цепи.

Вот и Серега, чтобы не выделяться среди соседей, завел себе собаку. Прицепил ее на цепь у калитки и назвал Бобыч, потому что собака была кобелем. Бобыч стал бдительно охранять вверенное ему имущество.

Ну, то есть как бдительно? Приходишь, например, в гости, а Сереги дома нет. Не случилось никого дома, и висит такой амбарный замок размером с ананас. А собака? А собака дома. Бобыч высовывает голову из конуры и лениво так говорит:

— Гааааф…

Это значит: «Слышь чего, мужик, хозяев дома нет, и ради тебя одного я не собираюсь надрывать голосовые связки, тем более что на улице минус пятнадцать. Если ты собираешься вломиться в дом, то я тут типа ответственный, и я буду категорически против. Так что давай отсюда, проходим, не скапливаемся».

Собаки, они вообще такие, умеют они буквально в одно слово вложить массу смысла.

А когда Серега дома, то Бобыч вылетает тебе навстречу из конуры со скоростью болида, брызжущего слюной и исходящего на лай, натягивает цепь (если подкрасться сбоку со смычком, то хороший скрипач может успеть взять на ней пару нот), встает на задние лапы и разве что тельняшку не рвет на своей мохнатой груди. И орет:

— Гав-гав-гав-р-р-р-гав-гав-ходит-здесь-всякое-гав-гав-гавно, гав-гав-гав!

Потом делает передышку на секунду, чтобы вдохнуть воздуха, и повторяет тираду с начала. Это означает: «Хозяин дома, а ты пошел вон, у тебя свой дом есть, вот и иди туда, и нечего шарахаться, понаехали тут всякие гав-гав».

И мимо него не пройти, потому что в радиус поражения Бобычем попадает вся дорожка, ведущая к дому, и каждый, кто все-таки попробует прошмыгнуть, рискует серединкой брюк и всем, что там находится.

А Серега, заслышав гавканье Бобыча, выходит на крыльцо и говорит:

— Свои, Бобыч!

Бобыч понимает слово «свои», хотя и не очень-то доверяет знакомствам хозяина. Он поджимает хвост и уходит в конуру с видом «Ну и ладно, ну и впускай в дом каждого встречного, только если он чего-нибудь свистнет, ко мне можете не приходить, я вас предупреждал!» И вот после этого можно уже открывать калитку и проходить в дом.

А жена у Сереги не имеет власти над Бобычем. Он не признает ее за хозяйку дома. С точки зрения Бобыча, иерархия человечества выглядит так: на самом верху Серега собственной персоной, затем сам Бобыч, затем Катька, Серегина дочка, затем соседская сучка Найда, затем серегина жена, и уже потом — все остальные. Все остальные находятся на такой низкой иерархической ступени, что сортировать их там Бобыч считает ниже своего достоинства.

Я тоже нахожусь где-то там, на этой иерархической ступени, вместе с серой массой прочих, где-то между почтальоном и лягушками. И когда я прихожу, Бобыч дает мне это понять, потому что он — второй после Сереги, а я — никто и зовут меня никак. Он знает, что я существо низшего порядка, пария и люмпен, и надо мной можно издеваться как угодно, и я ничего не смогу ему сделать.

Однажды зимним вечером я пришел к Сереге, чтобы выпить с ним пива и потолковать о жизни. Серега как раз сплавил жену с Катькой куда-то в гости, и наслаждался покоем и благолепием в полном одиночестве. Он включил музыку погромче и, слушая ее, стирал пеленки и колготки — так ему наказала жена, чтобы жизнь не казалась ему слишком уж прекрасной.

И вот подошел я к калитке, а Бобыч вразвалочку выходит мне навстречу, и лицо у него сытое и счастливое. Это значит, что Бобыч только что пожрал чего-то из кастрюли и сейчас доволен, как кадавр. «Ну, что», — как бы говорит его вид. — «Приперся, да? К хозяину, да?»

— Давай, Бобыч, — сказал я ему. — Зови Серегу.

Бобыч уже совсем было собирался открыть пасть и начать гавкать, как вдруг ему в голову пришла идея. Он уселся задницей на дорожку, вывалил язык и начал шлепать хвостом по снегу, всем своим видом как бы говоря мне: «А давай я не буду лаять, и посмотрим, как ты тогда попадешь в дом?»

— Бобыч, — сказал я ему. — Мне не до шуток. Начинай уже.

Бобыч поглядел на меня и наклонил голову набок. Он знал, что звонка у калитки нет, и сотового телефона у меня тоже нет, так что сигнализировать Сереге о своем приходе я не смогу. Или смогу?

Я набрал в легкие побольше воздуха и закричал:

— Сере-е-е-е-ега-а-а-а!

Бобыч подпрыгнул на месте от восторга и даже немножечко взвизгнул. Игра начинала ему нравиться. Блестящие глаза Бобыча как бы говорили: «Ага, ты рот пошире раскрывай. Он и так-то глухой, как пень, а тут еще музыку включил». Кажется, он даже немного прослезился.

Из-за соседского забора высунула рыжую морду сучка Найда.

— Гав? — спросила она у Бобыча.

— Гав, — жизнерадостно отозвался Бобыч. Еще как гав. Смотри, мол, сейчас самое интересное будет.

Сучка Найда тоже наклонила голову набок и с любопытством уставилась на меня.

Я занервничал.

— Боба, — сказал я. — Боба, я нервничаю. Боб. Бобик. Бобыч. Гавкай уже. Холодно ведь стоять тут.

Бобыч почесал ногой за ухом. «А кому сейчас тепло?» — как бы спрашивал он.

— Бобыч, имей совесть.

Бобыч наклонил голову в другую сторону. Сучка Найда тявкнула. Очевидно, диалоги интересовали ее мало. Ей хотелось экшна.

— Заткнись, — недобро сказал я Найде. — Я разговариваю с этим сукиным сыном, а не с тобой.

Сукин сын вскочил, сделал два круга по дорожке, уселся рядом с конурой и снова захлопал хвостом по снегу. Язык свисал у него слева из пасти, и он еще умудрялся ухмыляться какой-то гнусной ухмылкой.

«Ты проходи, не стесняйся», — говорила его ухмылка. — «Давай проверим, укушу я тебя, или нет».

Я не хотел проверять.

— Сере-е-е-е-ега-а-а-а-а-а-а! — завопил я снова, без особой, впрочем, надежды.

Сучка Найда заскулила. Ей стало скучно. Бобыч ободряюще гавкнул: «Сейчас, сейчас. Куда ему деваться. Не пойдет же он с пивом домой. У него там жена, она его домой с пивом не пустит».

— Бобыч, ты бессовестная скотина, — сказал я. — Где твоя мужская солидарность?

«Солидарность?» — как бы спрашивал Бобыч, глядя мне в лицо своими честными глазами. — «С кем, с тобой что ли? Ты люмпен и пария с улицы, а я — второй после Сереги. Я могу тебя укусить, а что ты мне сделаешь?»

По крайней мере, отчасти он был прав. Я начал осознавать всю бесправность и безвыходность своего положения.

— Бобыч, — попросил я. — Ну, будь ты человеком, погавкай! Тебе что, трудно?

Бобыч помотал башкой.

Я решился и приоткрыл калитку. Бобыч радостно вскочил и подбежал как можно ближе ко мне, насколько это позволяла цепь. Он не лаял, просто показывал мне все свои белые зубы, оскаленные в этой его гнусненькой улыбочке. Найда приободрилась. Назревало долгожданное оживление сюжета.