Николай Ерёмин - Рассказы

И вообще, я вас в первый раз вижу!

— Зато я вас здесь частенько наблюдаю. Куда это вы всё время ездите?

— Я езжу в деревню собачку кормить.

— Ах, бедная собачка! Её ездют кормить! Ко мне вот никто не ездит, никто меня не кормит, я сама о себе забочусь, хоть и не собачка совсем.

— Ну, собачка сама о себе не может позаботиться, вот я её и кормлю через сутки. А сегодня новое расписание.

— Через пять минут будет ваша электричка! Никуда не денется. И всё же вы на меня так больше не смотрите.

— Как — так?

— Ну, недоброжелательно. Взгляд у вас тяжёлый.

— Я знаю, что тяжёлый. Но я на вас, повторяю, не смотрел. И зачем мне на вас смотреть?

— Ну, мало ли. Чем на расписание смотреть, посмотрели бы на меня, спросили, и я бы вам ответила.

— Не люблю заговаривать с незнакомыми людьми.

— Отчего это вы не любите?

— Оттого, что у каждого свои проблемы. Вот у вас, я вижу, проблема одиночества. Вы хотите, чтобы о вас заботились, чтобы с вами хотя бы поговорили. Неужели у вас никого нет, с кем бы можно было поговорить?

— Нет, никого.

— Как же так? А муж, дети, внуки, наконец?

— Мужа у меня и не было, и нет. Я всегда ненавидела мужчин и сторонилась их. Вот и осталась девушкой, то есть старой девой. Одинокой старой девой.

— Зачем же со мной тогда заговорили? Я ведь мужчина.

— Затем и заговорила, что ненавижу и вас как мужчину, потому что вы на меня посмотрели, как будто я вам сделала что-то плохое. А я ничего плохого вам не сделала.

— Это ясно. Ни я вам, ни вы мне — ничего плохого. Вон электричка показалась, давайте я вам помогу поднять вашу сумку, она, наверное, тяжёлая?

— Ах, не смейте трогать меня и мою сумку! Помощничек нашёлся! Я ни в каких помощниках не нуждаюсь и сама сяду, без посторонней помощи. И вообще, я передумала ехать!

Старушка повернулась ко мне спиной и стала переходить железнодорожные пути перед приближающимся поездом.

— Что вы делаете! — закричал я. — Вернитесь! — и потянулся, чтобы удержать её.

Машинист резко затормозил. Заскрежетали колёса. Из-под них посыпались искры. Но было уже поздно.

— А вы верите в колдовство? В колдунов и колдуний? — спросил меня поэт Михаил Злобин. — Я, представьте себе, верю, а с годами всё больше и больше.

Ну, например, приехал я как-то в город Лесосибирск провести вечер поэзии.

Настроение прекрасное. В актовом зале краеведческого музея — битком, в коридорах стоят. Всем любителям интересно послушать лауреата Пушкинской премии, потомка самого Александра Сергеевича!

Читаю лучшие избранные стихи и вдруг чувствую: бац — по коленке, словно кто иглу вогнал!

Покачнулся я, но устоял, читаю. И вдруг — бац— по другой коленке, вторая игла… Присел я на стул, но продолжаю читать. И вдруг — бац — по горлу. И хрип вместо рифмы. Этакий бронхиальный спазм. Завершил я встречу по-быстрому и стал автографы раздавать.

— Что с вами, Михаил Иосифович, на вас лица нет! — спрашивает директриса музея.

Да вот так, мол, и так, объясняю.

— А, всё понятно, это на вас порчу наша непризнанная поэтесса напустила, Аза Купцевич. Посмотрите, вон она, в цыганском наряде, красная косынка на голове, в левом углу пристроилась. Кроме стихов чёрной магией занимается.

— Что за чепуха? — говорю.

— Вовсе не чепуха. Это у неё по наследству. Попробуйте встать со стула.

Я попробовал. Не получилось.

— Аза Петровна! Подойдите сюда! — строго сказала директриса музея. И через расступившуюся толпу желающих получить автограф подошла ко мне древняя сухонькая старушонка, лет под девяносто.

— Аза Петровна, прекратите, пожалуйста, ваши колдовские штучки.

— Что, подействовало? — усмехнулась старушка.

— Ещё как подействовало! — подтвердил я.

— Тогда, если разрешите мне мои стихи почитать, к концу чтения всё у вас и пройдёт!

— Да ради Бога! Но зачем вам всё это?

— Это не мне, это вам — зачем. Хочу доказать, что пора меня из непризнанных поэтесс сделать признанной и напечатать в одном из альманахов, которые вы издаёте.

— Ну, хорошо, читайте, а потом мы вместе отберём что-нибудь для альманаха «Милости просим», который сейчас в работе, — милостиво согласился я.

Целый час читала цыганка Аза стихи.

И — чудо! Всё у меня прошло.

И потом уже, поздним вечером, выпив на банкете коньяку, я даже станцевал «Барыню», чего со мною давно не случалось.

Престарелая поэтесса под влиянием алкоголя помолодела лет на 50 и тоже танцевала, сначала «Барыню», а следом и «Цыганочку» под долгие несмолкающие аплодисменты местных почитателей Музы и Бахуса.

Раздухарившись, я даже проводил её до дома, где она вручила мне пачку своих стихов для альманаха и на прощание сказала:

— Эх, где мои семнадцать лет?

Когда альманах вышел в свет, позвонил я Азе Петровне Купцевич, поздравил и:

— Как передать вам ваши 50 экземпляров? — спрашиваю.

— Как? Да очень просто! Я старая, мне ехать в ваш распрекрасный Абаканск тяжело и накладно А вы ещё о-го-го! Садитесь в поезд. Ночь проспите — и на месте. А я вас у здания вокзала встречу.

Днём — экскурсия по городу, чаепитие. А вечером презентацию альманаха в музее проведём.

Не хотелось мне ехать, но что поделаешь? 50 экземпляров — солидная пачка, тяжёлая, почтой не отправишь. Надо уважить престарелого автора.

Сел в поезд. Заснул. Проснулся.

А за окном вагона — Лесосибирск, центр лесодобычи и лесоэкспорта. Маклаково, если по-старинному.

Маклаки — это такие люди, которые были посредниками между продающими и покупающими. Менеджеры, если использовать современную терминологию.

Так что вполне возможно, что город скоро переименуют в какой-нибудь Таунменедж или Менеджсити.

Беру пачку книг в одну руку, дорожную сумку в другую.

Выхожу на перрон. Никого!

И вдруг чувствую: бац — игла по одной коленке, бац — игла по другой. И в горле дыхание бронхо-спазмом перехватывает.

Сел я на пачку с книгами и вижу: выходит из здания вокзала разлюбезная моя престарелая поэтесса, колдунья, магия чёрная, цыганка Аза.

Подходит она ко мне и спрашивает: — Что, подействовало?

И смеётся на весь перрон, и поёт голосом Аллы Пугачёвой, приплясывая: