Николай Чуковский - Рассказы

Талдыкин медленно встал с кровати. В затылке ныло после вчерашнего, и стена, покрытая фотографиями киноактрис, качалась перед глазами. Он опустился на стул и просидел несколько минут в рубашке, сжав виски ладонями.

В зеркальце отражалось распухшее, синеватое лицо.

«Нет, с таким лицом ничего нельзя», — подумал он уныло. Он тяжело плюнул на пол, натянул брюки и, пересилив тошноту, пошел на кухню. Там, у крана, он помочил себе нос, лоб, щеки. И вернулся в свою комнату.

Под обоями шуршали тараканы, равномерно, словно треск часов. Талдыкин был к ним равнодушен. Он причесывался перед зеркалом, смазав гребенку бриолином. Светлые волосы вились, но он их разглаживал, оставляя только одну волну над самым лбом. Сегодня волна вышла отлично, и это его обрадовало. Он стал надеяться, что ему удастся привести свое лицо в порядок. Он был от природы недурен, знал это и очень дорожил своей внешностью.

Надев ботинки, воротничок, лиловый галстук с оранжевыми крапинками, пиджак, он тщательно напудрился и остался доволен. Лицо, как ему казалось, было бы теперь совсем ничего, если бы не некоторая одутловатость и не мешки под глазами. Смущал его несколько синяк над правой бровью, который никак нельзя было запудрить. Талдыкин отрезал ножницами кусок пластыря и залепил синяк. Стало сразу гораздо лучше — пластырь придавал лицу внушительный и даже боевой вид.

Это его окончательно обрадовало, и он почти весело оглядел свою комнату: фотографии актрис и разных других женщин, балалайку, неубранную постель, столик. На столике лежала раскрытая тетрадь. В ней на всех страницах бесчисленное количество раз было повторено одно слово: «Д. Талдыкин». Часы досуга Талдыкин проводил за столом, вырабатывая свою подпись. Он усердно чертил росчерки и завитушки. К подписи этой Талдыкин относился с искренней любовью. Уже не одну тетрадь исписал он своей фамилией.

Он глянул в окно.

Внизу был длинный пустырь, заваленный досками, обломками бочек из-под цемента, осколками камня. За пустырем подымалась колоссальная чешуйчатая скала — новая пристройка завода, почти оконченная. Сам старый завод распластался справа — темно-коричневым крабом. Он был невзрачен и тускл в сравнении с этим новым, светло-серым, нежным, почти прозрачным зданием. Стекла в верхних этажах пристройки были уже вставлены. Солнце отражалось в них так ослепительно, что воспаленные глаза Талдыкина болезненно сощурились.

Талдыкин служил прежде в конторе завода. Но его выгнали со службы, и он теперь ненавидел завод. А с новой заводской пристройкой у Талдыкина были особые счеты: она заслонила от него вид на поле и железнодорожные пути. Талдыкин жил на шестом этаже и гордился видом из своего окна. Он был лирик, мечтатель, любил показывать поле барышням. Уже год, как он был лишен своего поля.

Обернувшись, он открыл ключиком ящик комода и поднял кипу белья. На дне ящика лежали сложенные пятерки — сорок пять рублей. Ему приятно было смотреть на деньги. Он отогнул кверху угол верхней пятерки и слегка растер его между двумя пальцами. Сорок пять рублей — этого мало, но он достанет еще. Служба ему не нужна — у него есть средства к существованию и без завода.

Ему хотелось горячего чаю. Он думал, куда бы пойти. «Аня», — решил он, запер ящик и сунул ключ в карман. Потом взял колоду карт и тоже положил ее в карман. Затем долго перед зеркалом надевал кепку. Вьющаяся прядь должна была торчать наружу и обвиваться снизу вокруг козырька. После некоторых трудов ему удалось этого достигнуть. Он в последний раз посмотрел на себя в зеркало и остался доволен — пластырь над глазом действительно придавал его лицу воинственный и мрачно-залихватский вид.

Талдыкин спустился по черной лестнице, прошел через двор и вышел на заводскую улицу, недавно превращенную в бульвар. День был солнечный, яркий, но не горячий. Вдоль тротуаров чахли хилые липки, посаженные месяц назад.

«Не примутся», — с угрюмым удовольствием думал Талдыкин. Перед ним вперегонку неслись, ныряя, две коричневые бабочки, залетевшие с близких полей. В этот час улица была совершенно пустынна — все обитатели домов находились на работе.

Талдыкину предстояло пройти мимо заводских ворот. Он с тревогой поглядывал по сторонам, боясь кого-нибудь встретить. Встречи с заводскими были ему теперь совсем некстати. Он на всякий случай приосанился и постарался придать себе самый независимый вид. Изредка, небрежным движением ноги, он сбивал головки с желтых одуванчиков, которые росли возле дороги.

У ворот неподвижно стоял человек и издали, не отрываясь, следил за приближающимся Талдыкиным. Черные от масла пальцы его держали жестяную воронку.

Талдыкин давно уже заметил человека в воротах. Приближаясь к нему, он шагал той качающейся, расхлябанной походкой, которая должна была означать верх безразличия и презрения к окружающему. Руки засунул в карманы, носки ног вогнул внутрь.

«Нилов, — думал Талдыкин. — Вот черт!»

Походка его стала еще небрежнее и расхлябаннее. Он шел прямо на человека с воронкой, как будто его не замечая. Когда Талдыкин приблизился, человек с воронкой перестал смотреть на него. Он теперь сосредоточенно разглядывал дощечку с надписью, прибитую к воротам.

Там было написано: «Посторонним вход на территорию завода воспрещается».

Талдыкин понял насмешку. Поравнявшись с человеком, стоявшим у ворот, он почти задел его плечом. И молча прошел мимо. За спиной своей он услышал смешок. Но обернуться у него не хватило смелости.

Деревянный забор, которым был обнесен двор завода, сворачивал вправо. Вдоль забора тянулся узенький переулочек, заброшенный и совершенно пустой. На другой стороне переулка тоже был забор, огораживавший железнодорожные склады. Талдыкин остановился на перекрестке и глянул в узкое ущелье между двумя заборами.

Посреди переулка, покрытого реденьким светлым пухом травы, торчал колышек, к которому привязан был туго натянутый канат. Канат переползал через забор и там, на заводском дворе, поддерживал невидимую снаружи брезентовую крышу, висящую над тысячами бочек цемента. Крышу эту Талдыкин давно уже высмотрел из окна своей комнаты. Да и колышек, к которому был привязан канат, он видел не в первый раз. Но теперь он глядел на него иначе, чем прежде.

Обернувшись, Талдыкин взглянул на заводские ворота. Там уже никого не было — человек с воронкой ушел. Успокоенный, Талдыкин свернул в переулок.

Листья лопуха, торчавшие из-под забора, задевали его за ноги и потом долго важно покачивались позади. Дойдя до колышка, он остановился и снова оглянулся. Во всем переулке не было никого. Талдыкин вытащил из кармана складной нож и раскрыл его. На заборе сидел воробей. Он внимательно следил за Талдыкиным. Талдыкин посмотрел на воробья строго. Воробей поднял ножку и ударил себя по носу.