Николай Чуковский - Рассказы

— Но ведь существуют вертолеты, — проговорил я.

Старик, конечно, меня не услышал, но вместо него мне неожиданно ответил мальчик.

— Вертолет — тоже летающий ящик, — сказал он надменно. Он, видимо, хорошо изучил мысли своего деда.

— Летать неторопливо, лежать в воздухе, парить в струе ветра! — сказал старик. — Оторваться от подоконника и взлететь на пятьдесят, на сто метров ввысь! Никогда не поверю, что это невозможно. Человек весит каких-нибудь семьдесят килограммов, а ведь мы подымаем целые вагоны выше Гималаев. И не можем поднять семьдесят килограммов на пятьдесят метров. Смешно! — Он и вправду рассмеялся — над тем простофилей, который вздумал бы ему возражать. — Просто руки еще не дошли, просто никто не подумал об этом, один я, человек неученый и всю жизнь слишком занятый… Меня давно удивляет, что мы не замечаем, какой двойной жизнью мы живем. Мы уже думаем о полетах на другие галактики со скоростью, близкой к скорости света, а в обыкновенном каждодневном нашем быту тяжело прикованы к земле, теснимся в узких улицах, в грязных дворах. Выскочить!.. Вырваться!.. Освободиться от тяжести собственного тела!.. Сорваться с этого откоса, пронестись над рекой, проплыть вон над тем лесом, развернуться над заводом и присесть на ту баржу — вот она выползает из-за поворота. На барже доски прогреты солнцем, там можно полежать, подождать, когда она поравняется с нашим откосом, и — взмыть, и прямо сюда!.. Если счастье полета станет доступным каждому, весь наш мир преобразится. У домов не будет дверей, а только окна — вроде леток в ульях. Мы не будем больше использовать землю для ходьбы и езды, все панели, мостовые, площади, дороги станут садами, и вся наша жизнь будет в воздухе, в трех измерениях. Ребенок вспорхнет и полетит, как ангел на старой картинке. Целые стайки ребят, как стайки голубей, будут играть над крышами, как сейчас играют во дворах. Люди постарше будут пролетать неторопливо, плавно, парами. Праздничные шествия со знаменами будут двигаться не по площадям, а по небу. Влюбленные будут прятаться за облаком и там целоваться.

Слушая эти описания будущих полетов, мальчик давно уже взмахивал руками, как крыльями. Тут он не выдержал и вдруг побежал по самому краю откоса, раскинув руки. Река внизу уже совсем освободилась от тумана и блестела на солнце, как кусок твердого металла. Мальчик подпрыгивал на бегу, воображая, что он летит. Старик следил за ним глазами.

— Все, что уходит от меня, приходит к нему, — сказал он. — Я уже никогда не побегу по этой дорожке, не буду прыгать, не буду махать руками. Нет у меня больше ни рук, ни ног. Если бы он не привозил меня сюда, я никогда не видел бы ничего, кроме моей комнаты. Все уходило от меня постепенно — женская любовь, здоровье, сила, работа, путешествия, прогулки, людские голоса. Только видеть и думать — вот все, что мне осталось. Но то, что уходит от меня, приходит к нему. Ничто не исчезнет, все к нему придет — и любовь, и работа, и странствия, и радости, и страдания. И начнет он там, где мы кончили, и сделает то, чего мы не успели. А мне пора.

Мальчик, далеко от нас отбежавший, вдруг словно опомнился. Он остановился, оглянулся. И со всех ног побежал назад.

— Мне пора, — повторил старик, — и жалеть об этом я не имею права. Где мои сверстники? Их давно уже нет. И то, что я сижу здесь, и грею плечи на солнце, и смотрю — это чудо. Невероятная случайность, несправедливая случайность. В Карпатах, в ту первую войну, нас из полка уцелело шестнадцать человек, и я в том числе. При Врангеле я сидел в симферопольской тюрьме, нас в камере было двадцать шесть, и я один вышел оттуда живым. А потом, через годы, в немецком лагере нас четверо уцелело из всего барака. Три войны — попробуй пройди через такое сито!

Он опять улыбнулся своей нежданной доброй улыбкой — щепочки морщин разбежались вокруг глаз.

— И все-таки недурной мир мы ему оставляем, а? — сказал он мне, кивнув в сторону подбежавшего мальчика. — Честное слово, этот мир был куда хуже, когда мы его приняли от наших дедов. Мы его славно перетрясли и застроили. Но, конечно, дело еще в самом начале. И летающие школьники будущих веков, живя в своих дворцах на разноцветных планетах, станут путать нас с людьми каменного века!

Мне пора было в аэропорт. Я кивнул и по высокой траве, из которой прыскали кузнечики, пошел через поле, думая о прелести мира, о величии человека, о скоротечности даже самой длинной жизни, о нежности, соединившей старика и ребенка, о том, что умение мечтать куда удивительнее умения летать, и черт его знает о чем еще.

1964