Виктор Тихомиров - ЧАПАЕВ — ЧАПАЕВ

Матрос без заминки выхватил из деревянной коробки, болтавшейся между ног, вороненый маузер и, не целясь, открыл пальбу по теням, устремляясь при этом к штабному крыльцу.

С первыми звуками выстрелов Чапаев пружиной выскочил из-под бурки и чуть не столкнулся с влетевшим в горницу матросом. По движению губ того он понял и громовым голосом подхватил его крик: «Белые!».

В следующий миг авроровец сделался прострелен в нескольких местах, и в горницу вломилось офицерье. Но матрос смог извернуться и упасть так, что заслонил собой вход.

Белые стали спотыкаться, тоже падать. Чапай же, со свистом выхватил свою шашку и со страшным криком «Врешь не возьмешь!!!» ринулся навстречу врагу.

Крик его был из тех криков, которыми должно быть сирены сводили с ума Синдбада –Морехода, когда тот приблизился к их острову.

Врагов буквально парализовал этот пронзительный рев, а Чапаев тут же принялся рубить их в капусту. Казалось, шашка его начала свою страшную работу еще прежде того, как покинула ножны. Одних только разрубленных точно пополам оказалось человек шесть, да склеивать их назад было некому, так что поверженных стало, как бы вдвое больше, чем вбежавших в горницу.

Возможно, среди них тоже оказались бы в дальнейшем талантливые драматурги, как Шекспир, или ученые, могущие заткнуть за пояс самого Энштэйна. Этого уж никогда не придется узнать после ударов чапаевского клинка. Остается утешиться тем, что может быть это были ничего не стоящие ничтожные субъекты или какие-нибудь кошмарные душегубы.

Словом, образовалась шевелящаяся и вопящая куча-мала. Остальные беляки временно отступили с крыльца, хоть и не трусы были. Многих поразил тот факт, что даже стрельба по Чапаеву в упор не дала результата. Пули не то огибали чапаевский торс, не то проходили насквозь без вреда. Но зеркало на стене разлетелось в мелкие дребезги, а оно точно за спиной у Чапаева находилось.

Василий Иванович, отразив первый приступ, стремглав бросился на чердак к пулемету. Петька, забыв о своей женской принадлежности, увязался за ним и там стал за второго номера подавать пулеметную ленту. Пулемет дробно застрочил по едва видимой цели.

Матрене пришло на ум, что звук у «максима» точь в точь, как был у швейной машинки, когда мать перешивала ей свои платья, только не в пример громче. Это соображение и оберегало ее от паники и ужаса, позволяло не ошибаться в действиях. В результате, пулемет строчил ровно.

Но чапаевское «Врешь, не возьмешь!», перекрывало и этот грохот. Судя по доносящимся со двора воплям, стрельба достигала цели. Когда последняя пулеметная лента вышла, Чапаев заорал, вернее взвыл совсем уж потусторонним оглушительным воем или может быть ультразвуком:

— Ан-н-на!!! Бо-о-омбами их!!!

И белые откатились за плетень от одного лишь этого крика, отшвырнувшего их волной.

Анна метала вслед им бомбы, одну за другой, на рекордно отдаленные расстояния и даже добрасывала до соседних улиц, что внесло изрядную сумятицу в ряды противника. Тьма разрывалась вспышками взрывов в совершенно разных местах, благо бомб был из заграничных источников изрядный запас.

— Уходим теперь! — зловеще прошипел Чапаев, ссыпаясь с чердака и выбегая на пустое крыльцо. Петька, как хвост, не отставал ни на метр и не замечал вовсе, что это не сам он так поспевает, а командир тащит его, не отпуская, за шиворот.

Дернув за рукав увлеченную метанием бомб Анну, Чапаев прыгнул в канаву, и все трое поползли как одна толстая змея по антрацитово — черной грязюке, едва не хватая ее раскрытыми ртами. Так они проползли под плетнем, потом кустами и чужим огородом в сторону реки.

Беляки, чуть отойдя от ужаса, вновь опасливо, но решительно и смело подступили к дому.

— Чапаев! Предлагаю по — хорошему сдаться! Вы окружены! — хриплым голосом пропищал, так показалось после чапаевского крика, полковник, — я лично гарантирую вам жизнь! — добавил он, подкрадываясь к самому крыльцу.

Тут Варвара, откуда ни возьмись, подскочила из темноты к нему и судорожно вцепилась в погоны:

— Арнольд! Не ходите туда, вас убьют!

— Варвара, брысь отсюда! Чтоб духу твоего!.. — лязгнул зубами полковник и не договорил.

Музыкантша, как в воду глядела: на крыльцо, взамен Чапаева, качаясь, вышел татуированный и насквозь простреленный матрос, с целой бельевой корзиной бомб в руках. Весь он был залит кровью, и она, движимая сердечным боем, продолжала течь толчками из открытых ран.

— Врешь! Не возьмешь! — прохрипел он изо всех сил, и вышло не шибко громко. Тогда он еще раз вдохнул простреленной грудью ночной воздух и закричал полным, почти как у Чапаева, отчаянным голосом:

— Анюта! Помни обо мне! Гибну я за любовь! — затем схватил зубами чеку и выдернул ее долой.

Все замерли, отсчитывая мысленно последние четыре секунды, и каждый, не исключая и Арнольда с Варварой, припомнил, напоследок, всю свою путаную жизнь, уместив ее в этот последний миг. Арнольду на ум явилась даже из далекого прошлого, обиженная им фабричная девчонка, с деревенским именем — Матрена. Хорошо ему было на свиданиях с ней до зубовного скрежета, но классовый забор уж больно крепок оказался и высок. А Варвара зачем-то вспомнила переодетую в парня девку, разиня рот, слушавшую ее скрипичную игру. Обоим было невдомек, что мелькнул в последнем воспоминании у них один и тот же человек.

Страшной силы взрыв накрыл все место действия огнем и дымом, так что даже образовался и вырос на фоне темного неба до самых звезд мерзкий светлый гриб.

…

Анна оглянулась на матросский крик из канавы и легко не поверила своим ушам. По женскому обыкновению, весь интерес ее сосредоточен был только на одном возлюбленном — Петьке, остальное не трогало ее. Это мужчинам свойственно любить направо и налево, да еще посматривать вперед и назад оглядываться. Женщины не то, хоть и обидно за матроса, а все равно, по большому счету выходит, что женский пол не в пример мужского благородней.

Так что Анна только еще быстрей устремилась по-пластунски за ползущим впереди Петькой, беспокоясь, что тот задницу высоко держит — как бы пулей не зацепило.

Затем звук взрыва заложил ей уши, и она временно перестала слышать вовсе.

44

Перец, укладывая по вечерам детей спать, в общей форме делился с ними результатами собственного расследования, стараясь придавать рассказу вид увлекательной приключенческой истории. При этом он то и дело сбивался на нравоучения и морали, особенно когда выводил в рассказе конкретных преступников и строил предположения о том, как именно их угораздило ступить на преступный путь и как тяжело теперь им вернуться к нормальной жизни. К тому же приключения и в самом деле преследовали его и подстерегали повсюду, подтверждая правило, что «на ловца и зверь бежит».