Геннадий Емельянов - Арабская стенка

Лестница была замусорена мятой бумагой, картонками из-под духов, цветными тряпками. Мусор этот заронил в душу легкое беспокойство, необъяснимое, но и настойчивое, порожденное догадкой, которая перерастала в уверенность. Бублик начал, побагровев, шагать через две ступеньки, на своей площадке запнулся о кошку. Кошка была плоская, будто вырезанная из картона, и длинный хвост держала свечой, лишь кончик хвоста, успел заметить Бублик, шевелился диковинным образом и мог даже изгибаться под прямым углом относительно тела. Упал Аким, слава богу, на мягкое место (успел изловчиться!) и пол-литра, славу богу, не расколотил. Встал, постанывая, хотел пнуть кошку со всей мочи, но животное встретилось не без понятия и не стало дожидаться расплаты.

Дверь квартиры была не заперта. Жена Шурочка в боксерском махровом халате, который Аким имел привычку надевать после ванны, мела веником прихожую и придерживала левой рукой груди, чтобы не вывалились из бюстгальтера. Шурочка пела песенку. В прихожей тоже валялся мусор: коробочки из-под духов, смятая бумага и яркие лоскутки.

— Чего это у тебя глаза белые? — спросила Шурочка и разогнулась, все придерживая рукой груди. На ней были Акимовые разношенные шлепанцы и шерстяные носки. — Ты с какого сучка сорвался?

— Ниоткуда я не срывался! — ответил муж с раздражением. — Ты, гляжу, веселая?

— Веселая! И причина есть! — Шурочка схватила драгоценного своего за рукав и сильно потянула в горницу. — Смотри!

Горница выглядела опустело, на побеленной стене осталось огромное синее пятно как раз на том месте, где стоял гарнитур. Хрустальная люстра величиной с добрую корзину казалась лишней и ненужной. На полу вдоль пустой теперь стены шевелилась паутина, катались лохматые шарики, на подоконниках была расставлена всякая посуда, чайный и столовый сервизы на двенадцать персон, подаренные еще к свадьбе. Этими сервизами Бублики пользовались в исключительных случаях и ради гостей исключительной нужности. Когда Быковых приглашали, например, то кофе разливался по чашечкам китайского фарфора. Посуда была до того тонкая, что просвечивала. Аким сердито пнул мячик, затерянный когда-то сыновьями, и вопросительно уставился на жену. Он еще на улице заподозрил, что Шурочка с присущей ей разворотливостью провернула какую-то махинацию, но он не мог предположить, что она спихнула кому-то немецкую стенку, добытую в свое время ценой немалой.

— Сколько взяла?

— Полторы.

Стенка стоила восемьсот рублей, и пользовались они ею лет, пожалуй, десять, если не больше. Фанеровка кое-где покоробилась, лак потемнел. Не новая, конечно, вещь. «И какой дурак полторы косых отвалил?» Аким еще раз пнул мячик, соображая, какой тактики на данный момент придерживаться. Пол-литра в кармане холодно и приятно давила на ребра, шептала, что неплохо бы и выпить, потому Аким решил на всякий случай сердиться и дальше, развязывая себе руки для действий, не подлежащих осуждению.

— Они с Севера приехали, обзаводятся. Денег у них — пудами.

— Это у кого же?

— Ну, которые купили. Мы в магазине познакомились, она и клюнула.

— Когда увезли?

— Да сейчас только.

— Я видел.

— Не рад, что ли?

— Кто тебя просил?

— Так арабскую купим, с музыкой! Ты к Зорину-то ходил?

— Ходил. Этот не поспособствует.

— Чего так?

— Идейный, видать. На козе к нему не подъедешь. И рыжий к тому же.

— Причем здесь рыжий?

— Рыжие зла полны, проверено.

— Кто это проверял?

— Я проверял.

— Нечего тебе поручить нельзя — не мог как следует поговорить с человеком!

— Замолчи!

— Чего еще — замолчи! Ишь ты, генерал какой отыскался. Три стенки на складе, я узнавала, а ты губы распустил, слюнтяй!

— В ухо дать?

— Попробуй только, враз пятнадцать суток схлопочешь и с работы полетишь как миленький.

— Чего несешь! Чего плетешь? — По полу, открыл вдруг Аким, ползет муха. Она пробиралась по лохматой пыли и оставляла после себя дорожку — как бульдозер. Муха с нагрузкой не справилась, косо взлетела и пропала из глаз. «Весна, — подумал Бублик. — Живность вон просыпается». Этот очевидный факт почему-то успокаивал, и неприятные слова жены были пропущены мимо ушей.

— Жрать-то дашь чего?

— Не успела сготовить, сам видишь, чем занята была. Там сыр, колбаса, огурцы соленые остались. Перекусишь.

— Пол бы вытерла.

— У меня не десять рук!

— Полторы, говоришь, взяла?

— Мало тебе, что ли?

— А где еще тысячу сшибить?

— У отца твоего, где больше-то? Он что, деньги в гроб с собой класть собирается, что ли?

Планов отца на этот счет Аким не знал, но знал твердо, что ему, сыну, не отвалится ни копейки, хоть запросись, хоть на колени вставай, хоть тресни пополам.

— Не даст ведь! — с печалью сказал Аким и потрогал донышко бутылки в кармане пиджака.

— Мне даст.

— Тебе — может быть. — Шурочка имела подход к железному деду, она размягчала его неподдельным интересом к садоводству, выписывала даже журнал «Наука и жизнь», где на последних страницах печатались всякие хитрые советы насчет выращивания овощей и фруктов. — Тебе, может, и даст.

— Я сейчас же Быковым позвоню, — заявила Шурочка, садясь на стул. — Пусть на Зорина нажимают, проморгаем ведь стенку-то: с арабами у, нас, говорят, нехорошие теперь отношения. А Наталь Кирилловна мне многим обязана.

— Ничего вроде отношения с арабами, — ответил Аким. — Они нефтью богатые. Хотя мебель от них не каждый день завозят. Выпить бы, умотался я. С устатка, а?

— У меня ничего нет.

У Шурочки всегда имелось спиртное, но бутылки она прятала с такой лиходейской изощренностью, что Аким после десятка тщетных попыток отыскать спрятанное занятие это бросил как безнадежное. В тресте есть один чудак, так тот приловчился: только жена за порог, он сейчас же команду собачке (собачку Мишкой звать): — Ищи, Мишутка, голова трещит! — Мишка швырь-швырь носом и побежал по комнатам. Найдет и лаем зальется. Распрекрасное дело! Аким одно время даже собирался купить или выпросить у кого-нибудь такую же собачку, но, во-первых, Шурочка восстала («не выношу запах псины!»), во-вторых, трестовский приятель отсоветовал затевать такую операцию: на дрессировку Мишки, сказал он, было убито три года и все одно мастерство кобеля еще под вопросом — самогон, например, он не берет или не хочет брать по причине исключительно мерзкого духа. И вообще в этой собачьей работе не исключен брак. Так что выгодней иногда утречком перебежать дорогу в магазин.

— У тебя есть, конечно, — сказал Аким со вздохом. — Но ты же не дашь?

— Не дам!

— Зато у меня есть, прикупил по дороге.

— Это по какому же случаю прикупил-то?

— Иванова встретил. Помнишь Иванова, он со мной в группе учился? Важный теперь человек, ручка у него с золотым пером и записная книжка крокодиловой кожи. Из Африки он только что.