Джозеф Хеллер - Уловка-22

— Не нужны мне ваши полеты «за молоком»! Я не желаю больше ни минуты оставаться на войне!

— Неужели вы хотите видеть свою родину побежденной? — спросил майор Майор.

— Нас не победят. У нас больше народу, больше денег и сырья. Десять миллионов военнослужащих могут стать на мое место, а то одних убивают, а другие в это время делают деньги и живут припеваючи. Пусть других убивают.

— Но представьте себе, что получится, если каждый американец станет рассуждать подобным образом.

— Только круглый дурак рассуждает иначе. Разве я не прав?

«Ну что ты ему на это скажешь? — горестно размышлял майор Майор. — Сказать, что я ничего не могу поделать, означает, что вообще-то я сделал бы кое-что, будь это в моих силах, но не делаю только из-за ошибочной и несправедливой политики подполковника Корна. Нет, нет, я категорически не имею права сказать ему, что ничего не могу поделать», — решил майор Майор и сказал:

— Очень сожалею, но я ничего не могу поделать.

Клевинджер погиб. Восемнадцать самолетов нырнули в ослепительно белое облако неподалеку от Эльбы, возвращаясь после еженедельного полета «за молоком» в Парму. Вышли из облака семнадцать. От пропавшего самолета не осталось и следа — ни в воздухе, ни на гладкой нефтяной поверхности воды. Обломков тоже не было. До захода солнца вокруг злополучного облака кружили самолеты. Ночью облако растаяло, и, когда настало утро, Клевинджера уже не существовало.

Это исчезновение было поразительным, хотя, безусловно, оно поражало меньше, чем великий заговор на учебной базе Лоури-Филд: там как-то в день выплаты жалованья из одной казармы исчезли все шестьдесят четыре человека, и никто о них больше не слышал. До того как Клевинджер непостижимым образом ушел из жизни, Йоссариан по простоте души полагал, что эти шестьдесят четыре взяли и ушли в самоволку. Больше того, он даже обрадовался этому факту массового дезертирства и коллективного отказа от священного воинского долга и, ликуя, помчался к экс-рядовому первого класса Уинтергрину, дабы поделиться с ним сногсшибательной новостью.

— А что тут, собственно говоря, сногсшибательного? — гнусно ощерился Уинтергрин. Он стоял в глубокой квадратной яме, опершись на лопату. Рытье ям было его военной специальностью.

Экс-рядовой первого класса Уинтергрин был подленькой, лживой тварью и любил создавать всяческую путаницу. Каждый раз, когда он уходил в самоволку, его ловили и в наказание заставляли за определенный срок вырыть яму глубиной, шириной и длиной в шесть футов, а затем закопать ее. Едва отбыв наказание, он снова отправлялся в самоволку. Уинтергрин рыл и закапывал ямы с энтузиазмом подлинного патриота, которому не пристало жаловаться на трудности.

— В сущности, это не так уж плохо, — философски изрекал он. — Ведь кто-то должен копать ямы.

Он был достаточно сообразителен и понимал, что рытье ям в Колорадо — не самое плохое занятие в военное время. Поскольку спрос на ямы был невелик, он мог копать и засыпать их с ленцой, не торопясь. Он редко перенапрягался. И это было хорошо. Зато каждый раз после военного суда его понижали в рядовые, и это было плохо. Это он переносил болезненно.

— Я был рядовым первого класса, — вспоминал он с тоской. — У меня было положение. Ты понимаешь, что я хочу сказать? Я привык вращаться в высших сферах. Но все это уже позади, — смиренно говорил он, и ухмылка сбегала с его лица. — В следующий раз придется идти в самоволку в чине рядового, а это уже будет совсем не то, я знаю…

Рытье ям представлялось ему делом малоперспективным.

— Очень уж непостоянная работа. Отбыл наказание — и сразу остался без дела. Приходится снова ударяться в бега. А ведь это не шутка! Этак, чего доброго, угодишь в ловушку. Ты ведь знаешь эту «уловку двадцать два»? Стоит мне теперь еще хоть раз смыться в самоволку, и засадят меня в каторжную тюрьму. Не знаю, что тогда со мной будет. Приходится быть осторожным, а то загудишь за океан.

Он не испытывал желания рыть ямы весь остаток жизни, но не возражал против того, чтобы рыть их до конца войны, и в этом видел свой вклад в дело победы.

— У нас есть долг, — говорил он. — И каждый обязан его выполнять. Мой долг заключается в том, чтобы копать и копать ямы, и я тружусь так старательно, что меня представили к медали «За хорошее поведение». Твой долг — околачиваться в училище и надеяться, что война кончится раньше, чем тебя произведут в офицеры. Обязанность фронтовиков — выиграть войну, и мне бы очень хотелось, чтобы они выполнили свой долг так же хорошо, как я выполняю свой. Было бы несправедливо, если бы я отправился за океан и стал выполнять их работу, ведь верно?

Однажды экс-рядовой первого класса Уинтергрин, копая очередную яму, пробил лопатой водопроводную трубу и чуть не захлебнулся. Он был выловлен в бессознательном состоянии. Разнесся слух, что нашли нефть, в результате чего Вождя Белый Овес быстренько вытурили и с учебной базы. И скоро каждый, кто сумел обзавестись лопатой, как сумасшедший вгрызался в землю в поисках нефти. База утопала в грязи. Похожую картину можно было увидеть семь месяцев спустя на Пьяносе наутро после того, как Милоу всеми самолетами своего синдиката «М. и М.» разбомбил расположение эскадрильи — не только палаточный городок, но и бомбовый склад, и летное поле, и ремонтные мастерские. Все, кто уцелел, долбили твердую землю и делали землянки и убежища, покрывая их листами брони, украденными в полевых мастерских, или лохматыми полотнищами брезента, оторванными от палаток.

Вождь Белый Овес, переведенный из Колорадо при первых же слухах о нефти, прибыл в конце концов на Пьяносу заменить лейтенанта Кумбса, который в один прекрасный день отправился в боевой вылет по своей охоте (просто посмотреть, что такое война) и погиб над Феррарой в самолете Крафта. Вспоминая Крафта, Йоссариан чувствовал себя виноватым. Ведь Крафт погиб из-за того, что Йоссариан вторично повел машину на цель, и еще из-за того, что Крафт, сам того не желая, оказался замешанным в «великом» восстании противников атабрина. Восстание началось в Пуэрто-Рико на первом этапе их полета за океан и закончилось десятью днями позже, когда Эпплби, движимый чувством долга, едва приземлившись на Пьяносе, направился в штабную палатку официально доложить об отказе Йоссариана принимать таблетки атабрина. Сержант предложил ему посидеть.

— Благодарю, сержант, — сказал Эпплби. — Можно и посидеть. А вы не знаете, сколько придется ждать? Мне еще надо сегодня сделать кучу дел, чтобы завтра ранним утром по первому приказу отправиться на боевое задание.

— Как вы сказали, сэр?

— Вы о чем, сержант?

— А вы о чем спрашивали?