Енё Рэйтё - Бабье лето медвежатника

– Спасибо, сеньор! – с чувством произнес Пенкрофт.

– Я всего лишь выполнил свой долг.

– Боже правый!.. Бен…

Перед ним стояла мать Дика.

Смолоду она, вероятно, была очень красива, однако южанки рано стареют, а перенесенные лишения и беды отпечатались на ее лице морщинами, запавшими глазами и темными кругами под глазами.

– Сейчас не время для душевных бесед. Я покрепче свяжу этого субъекта, а вы подержите его где-нибудь в подвале, покуда я не вернусь из Равиана. Необходимо найти этого Пипо!

– Не ходи! – в ужасе прошептала женщина.

– Я должен! Главное, стерегите этого человека! – Он перевел взгляд на Дика. – Сеньор! Надеюсь на вас. Будьте начеку, и оружие все время держите наготове.

– Будет сделано, не сомневайтесь, сеньор!

– По рукам!

Гонсалеса связали, заткнули ему рот кляпом и оттащили в подвал. К тому времени, как Пенкрофт поднялся наверх, женщина слегка привела себя в порядок и сейчас наспех расчесывала волосы. «Интересный народ эти женщины, – подумалось Пенкрофту. – Даже в моменты крайней опасности заботятся о своей внешности». Почему, скажем, ему самому в голову не пришло, что, может, вид у него взъерошенный?

– Бен!.. Я и мечтать не смела, что когда-нибудь увижу тебя!

– Что тут такого особенного?…

– Мне не следовало бы разговаривать с тобой, но тем не менее…

– Нельзя принимать так близко к сердцу ошибки молодости, – ответил он, впрочем, без особой убедительности.

– Как ты можешь говорить такое, Бен?! – Женщина дрожала всем телом. – Знай, что Паоло – мой брат. А полицейские обнаружили его мертвым в доме по соседству с нами.

– Гибель его не останется безнаказанной! – высокопарно произнес Пенкрофт и повернулся было уйти.

– Я вовсе не жажду крови, – прошептала женщина.

– Убийца должен получить по заслугам! – не сдавался неумолимый Пенкрофт.

– Но я этого не хочу! – тоже стояла на своем женщина. – Пусть уж лучше никогда не узнают, что ты убийца.

Пенкрофт застыл, словно его огрели обухом по голове.

Выходит, Вальтер порешил Паоло?

– Я бы и сама не поверила, что это была дуэль, не случись все у меня на глазах… Ты ведь не знал, что у меня есть брат… Тебе все стало ясно лишь в тот момент, когда он застал нас и призвал тебя к ответу… Если бы не видела, как вы одновременно выхватили оружие, так бы и пребывала в уверенности, что ты убил его из-за досье. Но знаю: ты и не подозревал, кого сразила твоя пуля… Да ты и сам был ранен в плечо… Бен! Покажи, я хочу видеть шрам! Ведь он от той пули, которую ты получил из-за меня!

– Сейчас не до того… – неловко отмахнулся Пенкрофт. Шрамов у него полным-полно, только на плече не имеется. Чего нет, того нет!

– Каким образом оказался замешан в дело доктор Гонсалес?

– Его вызвали к Паоло, когда тот был уже при смерти. Доктор распорядился перенести раненого к нему, поскольку он живет по соседству. И перед смертью Паоло что-то говорил ему о тебе. Теперь-то я знаю, что он хотел снять с тебя вину.

– Надо найти этого Пипо. Вернее, его сейф. Можешь дать мне коня?

– Я уже вывел его из конюшни, сеньор! – отозвался с порога Дик. – И готов сопровождать вас.

– Ваше место здесь, сеньор: сидеть с оружием на изготовку и стеречь пленника. Ну что ж… прощайте!

– Отчего ты не называешь меня по имени, Бен? – припала к его плечу женщина.

– Сейчас не до телячьих нежностей! – с досадой воскликнул Пенкрофт и бросился прочь.

Помешались они на именах, что старик Штербинский, что эта испанская матрона!..

Пенкрофт вскочил на коня, вылетел за ворота и… был встречен бурным ликованием толпы! Святое небо! Про народное собрание-то он начисто забыл и угодил в самое пекло – ведь дом, откуда он только что бежал без оглядки, выходит аккурат на Главную площадь.

Народ неистовствует, звучат выстрелы… Правда, палят в небо, но вдруг кто-нибудь промахнется. Ясно, как божий день, – надо воззвать к народу. А люди уже окружили его, приветствуют криками «ура!» и «да здравствует!»… Пенкрофт поднимает руку, и восторженный гул стихает.

– Граждане Филиппона! – зычным голосом начинает он. – Я вернулся, чтобы свести счеты с Прентином.

Народ вне себя от восторга. Пенкрофт простер над собравшимися длань и обратился к внимающей его речам толпе, точно римский полководец – не слезая с седла. Вот только о чем говорить, было неясно.

– Целых двенадцать лет я проводил расследование! Не щадил времени и усилий, чтобы докопаться до истины, и в результате смело могу заявить: мне под силу избавить мой родной город от всех опасностей, что ему угрожают. Но прежде я должен разобраться…

С чем бишь я должен разобраться? В первую очередь с речью этой дурацкой! Но ведь не признаваться же публично, что и выдумка его, и красноречие истощились в напрасных попытках проникнуть в тайны филиппонцев! Выдержав паузу, он бросил многозначительную фразу:

– Вы и сами не хуже меня знаете, какие сюрпризы уготовила нам судьба.

Грянуло оглушительное «ура!» Пенкрофт столкнулся с истинным чудом: если оратор возвышается над толпой (к тому же сидит на коне) и его хотят слушать, он волен говорить все что угодно, любое слово его будет встречено на «ура». Значит, все в порядке, можно не волноваться. Он открыл великую тайну, о которой не ведала ни одна живая душа метром ниже. Воспряв духом, Пенкрофт продолжил решительно, энергично:

– Самоубийство Хильдегард и подлое бегство Бернса – надеюсь, достаточно убедительное тому подтверждение. Но я не ограничусь этим, приведу еще одно доказательство, скажу одно-единственное слово: Вандрамас!

Толпа долго ревела, не унимаясь.

– Обязуюсь к завтрашнему дню собрать новые веские улики и сообщить вам, что затеял Вуперин со своими дружками! Вы узнаете, из-за чего пришлось погибнуть Паоло и… – Пришлось сделать эффектную паузу, поскольку, как назло, в голову ничего не приходило. Пенкрофт поднял два пальца вверх жестом приносящего присягу и заорал во всю мочь: – Клянусь! Верьте мне, люди, я не подведу! А пока что вот вам ключевое слово, которое откроет все тайны-загадки и все объяснит… – Побагровев от усилий, он трижды выкрикнул невесть почему всплывшее в памяти имя: – Монтагезза! Монтагезза! Монтагезза!

Его ораторский ход произвел неописуемое впечатление. Вне себя от восторга люди бросали в воздух шляпы, восклицали нечто невнятное, рвались пожать Пенкрофту руку, коснуться его седла. Имя Монтагеззы привело их в исступление, многие вскочили на лошадей, готовые идти в бой, а Пенкрофт возвышался над толпой, диву даваясь, как это ему удается разжигать страсти на ровном месте.

Но вот у корчмы на противоположной стороне площади кто-то из ковбоев вскочил на стол и принялся растолковывать толпе – а заодно и самому Пенкрофту – смысл его речи.