Роальд Даль - Мой дядюшка Освальд

— А вы испугались? — спросил кто-то из наших.

— Конечно же, я испугался, — сказал майор. — Испугался, как черт знает что, особенно если учесть, что находился я в суданской пустыне, черт знает в скольких милях от чего бы то ни было. Но этот паралич продлился недолго, может, там минуту или две, точно не скажу. Но когда я пришел в себя, то сразу же почувствовал жуткое жжение в паху. «Эй! — крикнул я. — Да какого хрена там делается?» А впрочем, можно было и не спрашивать, все и так было понятно. Активность в моих штанах развивалась на удивление бурно, и уже через несколько секунд мой орган распрямился и напрягся, как грот-мачта рыболовной шхуны.

— Что вы имеете в виду под вашим «органом»? — спросила девица, которую звали Гвендолин.

— Надеюсь, дорогая, вы поймете это по ходу рассказа, — отозвался майор.

— Дальше, майор, — поторопили мы, — что случилось дальше?

— Затем он начал пульсировать, — сказал майор.

— Кто начал пульсировать? — спросила Гвендолин.

— Мой орган, — сказал майор. — Я ощущал в нем каждый удар своею сердца. Он бился и пульсировал, он был большой и тугой, как воздушный шар. Знаете эти длинные, вроде сосисок, шарики, какие бывают у детей на утренниках? Я просто не мог о них не вспомнить, и мне все время казалось, что в мой орган непрерывно подкачивают воздух и скоро он лопнет.

Он отпил немного вина и какое-то время рассматривал столбик пепла на своей сигаре; мы сидели и молча ждали.

— Конечно же, — продолжил майор, — я попытался понять, что случилось. Я взглянул на свой виски. Стакан стоял там, где я ставил его всегда, на белых перилах, окружавших веранду. Затем мой взгляд переместился вверх, к нависавшему над верандой краешку крыши, и вдруг — вот оно! Я понял, что случилось.

— Что? — спросили мы хором.

— Большой волдырный жук совершал вечерний моцион по крыше, подошел слишком близко к краю и свалился вниз.

— Прямо в ваш стакан с виски! — крикнули мы.

— Вот именно, — подтвердил майор. — А я, изнывая от жары и жажды, проглотил его и даже не заметил.

Девица по имени Гвендолин взирала на майора огромными, как пуговицы, глазами.

— Честно говоря, — сказала она, — я никак не понимаю, о чем тут такой шум. Ну какой-то там маленький жучок, от него же никакого вреда.

— Милое дитя, — вздохнул майор, — если волдырного жука высушить и растолочь, получается порошок, называемый кантаридин. Это его фармацевтическое название. Суданская разновидность кантаридина называется cantharidin sudanii , и это абсолютно убийственная субстанция. Его максимально безопасная доза, если только безопасная доза вообще существует, это один миним. Миним — это одна шестидесятая жидкой унции. Проглотив одного-единственного взрослого волдырного жука, я получил страшно даже подумать сколько максимальных доз.

— Господи, — выдохнули мы. — Иисусе Христе.

— Пульсации стали совершенно ужасными, от них содрогалось все мое тело, — продолжил майор.

— Голова болела? — спросила Гвендолин.

— Нет, — отрезал майор.

— А что было дальше? — спросили мы.

— Мой орган, — продолжил майор, — жег меня, как докрасна раскаленный стержень. Я соскочил с шезлонга, запрыгнул в машину и погнал как угорелый в ближайшую больницу, каковая располагалась в Хартуме. Через сорок минут я был на месте и только каким-то чудом не обгадился со страху по дороге.

— Подождите минутку, — вмешалась эта дуреха Гвендолин, — что-то я вас не совсем понимаю. Чего конкретно вы боялись?

Ну что за кошмарная девица? Да и я хорош, что таких приглашаю. Майор, тут надо отдать ему должное, полностью ее проигнорировал.

— Я бросился в больницу и нашел травм-пункт, где английский врач зашивал какому-то туземцу ножевую рану. «Вот, взгляните!» — крикнул я, достал свое хозяйство и взмахнул перед ним.

— Господи, да чем же вы все-таки перед ним взмахнули? — спросила кошмарная Гвендолин.

— Заткнись, Гвендолин, — осадил ее я.

— Спасибо, — поклонился мне майор. — Доктор бросил шить, не закончив шва, и уставился на демонстрируемый мною предмет с некоторой опаской. Я быстро изложил ему всю свою историю, чем не вызвал у него никакого восторга. Против волдырного жука, сказал он мне, неизвестно никаких противоядий. Я нахожусь в серьезнейшей опасности; он постарается мне помочь, но за результат не ручается. Мне промыли желудок и отправили в постель, обложив льдом мой несчастный, болезненно пульсирующий орган.

— Кто это сделал? — спросил кто-то из наших. — Кто вами занимался?

— Сестричка, — сказал майор. — Молоденькая шотландка с роскошными темными волосами. Она принесла лед в маленьких резиновых мешочках и приспособила эти мешочки к месту при помощи бандажа.

— А вы не могли отморозить что-нибудь?

— Как можно отморозить то, что практически раскалено докрасна? — спросил майор.

— И что же было потом?

— Мне меняли лед каждые три часа, днем и ночью.

— Кто, эта шотландская сестра?

— Они дежурили по очереди. Несколько сестер.

— Боже милосердный.

— Недели через две все успокоилось.

— Две недели! — воскликнул я. — Но теперь-то вы здоровы, сэр? Теперь у вас все в порядке?

Майор улыбнулся и отпил вина.

— Меня глубоко трогает, — сказал он, — ваша озабоченность. Вы — разумный молодой человек, хорошо понимающий, что в этом деле главное, а что нет. Думаю, вы далеко пойдете.

— Благодарю вас, сэр, — поклонился я. — Но что же было потом?

— Я вышел из действия на добрых полгода, — смутно улыбнулся майор. — И совсем не из-за трудностей суданской жизни. Да, если уж вам так хочется знать, сейчас я в полном порядке. Я выздоровел буквально чудесным образом.

Вот такую историю рассказал майор Граут на вечеринке, устроенной мною накануне отъезда во Францию. И эта история подала мне идею, она заставила меня глубоко задуматься. Той же ночью, когда я лежал в постели, а рядом стояли упакованные чемоданы, в моей голове начал быстро выстраиваться чудовищно дерзкий план. Я говорю «чудовищно дерзкий», потому что он таковым и был, особенно если учесть, что мне тогда едва исполнилось семнадцать. Оглядываясь назад, я снимаю перед собою шляпу за то, что такое могло прийти мне в голову. Но к утру я уже твердо принял решение.

Я попрощался с родителями на платформе вокзала Виктория и сел на поезд, согласованный с паромом и парижским поездом. В Париж я приехал в тот же день и остановился в доме, где отец заранее заказал комнату и пансион. Дом располагался на авеню Марсо, и его хозяева, семейство Буасвен, принимали постояльцев. Мсье Буасвен работал каким-то там мелким чиновником и был столь же невзрачен, как и все это племя. Его супруга, бледная женщина с короткими пальцами и отвислой задницей, принадлежала к той же породе, и я сразу сообразил, что никто из них не создаст мне ни малейшей трудности. У них были две дочери: пятнадцатилетняя Жанетта и девятнадцатилетняя Николь. Мадемуазель Николь являла собой какой-то странный сдвиг: если все остальное семейство было мелким, аккуратным и очень французистым, эта девица имела воистину амазонские пропорции. Мне она казалась некой женщиной-гладиатором. Ростом она была не меньше шести футов и трех дюймов, но притом это был великолепно сложенный молодой гладиатор с прекрасной формы ногами и темными глазами, явно таившими множество секретов. Впервые со времени созревания я встретил женщину не только чудовищно огромную, но также и привлекательную, и это было сильным впечатлением. За годы, прошедшие с того времени, я, конечно же, перепробовал множество крупных девиц и должен вам признаться, что в целом ценю их выше их более миниатюрных сестер. Когда женщина очень крупна, в ее членах заключено больше силы, ну и, конечно же, она являет собой более обширное поле деятельности.