Ярослав Гашек - Рассказы и фельетоны

Итак, сыщики тогда не могли похвалиться политическим образованием, и не раз случалось, что они доносили о важных преступлениях без всякого на то основания. Браун, например, донес на нашего швейцара, что он в день 50-летнего юбилея царствования Франца-Иосифа в кофейне «Палата на Морани» вызывающе рассуждал об Эдисоне и о битве при Ватерлоо [28] Битва при Ватерлоо — сражение между армией Наполеона и англо-прусскими войсками 18 июня 1815 года у Ватерлоо, в Бельгии, в результате которого армия Наполеона потерпела поражение. , чем произвел впечатление человека политически весьма подозрительного, а когда позднее, по дороге в полицейское управление, он, Браун, обратил его внимание на выдающийся день, швейцар ему ответил: «Но, позвольте, вы, наемный солдат, уж не думаете ли вы, что фонограф изобрел Франц-Иосиф, его изобрел Эдисон, об этом вы могли бы вчера прочесть в „Политичке“».

Сыщик Фабера однажды донес на меня, будто я, произнося в одном винном погребке речь о влиянии углекислого газа на пиво, подаваемое в буфете Венского парламента, между прочим, сказал, что в Вене должны понять, что, пока не будут всюду в Австрии пользоваться бомбами [29] Здесь игра слов: по-чешски «бомбой» называется разрывной снаряд и шарообразный металлический сосуд (баллон) для хранения газов. с углекислым газом, пиво не будет достаточно вкусным.

Как видно из примеров, у пражских полицейских все в головах перемешалось: социал-демократы, углекислый газ, бомбы, рецепты, рескрипты, Белая гора, Франц-Иосиф и Эдисон, анархисты, битва при Ватерлоо и аграрии — поэтому и результаты их сыска были весьма жалкими. Правда, такими политическими доносами удавалось то тут, то там наскрести обвиняемому какой-нибудь месяц тюрьмы с двумя постными днями, но это был очень тяжелый труд. Следственным органам было важно, чтобы человек, обвиняемый в подозрительных высказываниях, не сумел вывернуться, и это им часто удавалось, ведь каждый, подвергшийся без всякой вины следствию, нервничал, при перекрестном допросе путался и неосторожно выдавал себя. Но это был также тяжкий труд.

В начале войны произошла и здесь полная реорганизация. Агентов полиции необходимо было основательно посвятить в чешские вопросы, дабы они могли предложить населению вполне обработанный материал, то есть представить тому или иному гражданину на одобрение закругленную резолюцию, подрывающую устои австрийской монархии, и вслед за тем с восторгом провозгласить, как это делал оберкомиссар Хум: «Попался, голубчик!»

Такова история возникновения школы для сыщиков в Праге. Это отнюдь не было высшим учебным заведением для изучения политических наук. Там только разрабатывали различные проблемы, как свалить Австрию, и тому подобные идеи, уже давно дремавшие в сердцах чешских граждан.

Одна из комнат департамента полиции была предназначена для лекций.

Составлено было следующее расписание:

9–10 час. Почему Австрия должна распасться?

10–11 — Какие доводы за то, чтобы чешские солдаты не воевали против сербов и русских?

11–12 — Организация подпольных обществ.

12–13 — Наиболее излюбленные оскорбления государя и членов императорской фамилии и другие неосторожные выражения.

После обеда от 2–4 час. Наука об общей провокации и практические занятия по определению на глаз наказания за словесные оскорбления государя сроком от 2 до 15 лет.

Эта блестящая программа занятий стала еще более привлекательной, когда слушателям было отпущено на письменные принадлежности по 50 крон.

Для самых тупых сыщиков были организованы повторные вечерние курсы. Все было великолепно продумано и приведено в систему.

Агенты полиции готовили уроки дома, в свободные часы, по тетрадям, где были записаны лекции.

В доме сыщика Брауна это вызвало настоящую панику. Пани Браунова, заплаканная, ходила по своим знакомым и горько жаловалась:

— Я уж, право, не знаю, не сошел ли Браун с ума. Весь вечер зубрит по какой-то бумажке, а потом вслух читает целые лекции: «Итак, господа, теперь по истечении 300 лет наступил момент, когда мы должны отважиться. Австрия насквозь прогнила, и нам стоит только ее пихнуть, как она свалится». Я ему говорю: «Послушай, муженек, что ты там болтаешь? Ведь, если это случится, ты первый лишишься хлеба». Он посмотрит, посмотрит на меня: «Ты, дура, ничего не понимаешь и в нашу политику не вмешивайся». И опять начнет ходить по комнате; читает вслух бумажки и кричит: «От Белой горы до нынешнего дня мы молчали. Но теперь заговорим! Я, господа, ни в сербов, ни в русских стрелять не буду! Вы того же мнения? Позвольте вам представиться». Я только хожу да плачу. А он ругает меня, что я ему порчу речь. А недавно я ему прямо сказала: «Ради бога, Браун, смотри, тебя еще посадят». А он опять — что я ничего не понимаю, чтобы сидела и думала, что я нахожусь в трактире, где ведется политический разговор. И тут мне выложил, что наш всемилостивейший государь император со всей семьей изволили то ли дегенерировать, то ли денатурировать — уж я и не помню, как он там сказал. И при этом шепнул мне на ухо: «Создадим какую-нибудь подпольную организацию. Нас много. Сойдемся завтра здесь, и я вам объясню, как следует взрывать на воздух поезда. Согласны прийти? Разрешите представиться». Вот так и мучаюсь я со своим муженьком уж целую неделю, а вы, миленькая, будьте такая добренькая, никому не говорите об этом денатурировавшем государе императоре. Больше всего мне жаль моего мальчика Эмиля. Уж совсем забыл об ученье: только сидит и смотрит на папашу, как тот ходит по комнате и объясняет комоду в углу о казнях на Староместской площади.

Эмиль действительно не спускал глаз со своего отца. Чем более он за ним наблюдал, тем больше содержание речей папаши ему нравилось. Это был хороший мальчик, ученик первого класса гимназии. Поскольку он был сыном сыщика, он принадлежал в гимназии к сливкам общества, которые сидели на партах с краю. Он никогда не участвовал в дебатах своих одноклассников, которые его презирали, кололи булавками и звали навозом.

Война, естественно, обострила дискуссии на партах. Эмиль по-прежнему молчал, когда сыновья призванных на войну рассказывали друг другу, как папаша перед отъездом обещал семье по возможности незамедлительно перебежать на другую сторону.

Как-то раз австрийцы взяли в плен где-то у Дравы около 30 сербов. Императорская королевская канцелярия печати раздула из этого великую победу на сербском театре военных действий и озаглавила сообщение: «Австрийские войска взяли Драву».

Директор гимназии Кох, презренный австрийский прихлебатель, бегал из класса в класс и произносил перед учениками патриотическую речь, которую заканчивал возгласом: «Да здравствует государь император!»