Андрей Шляхов - Из морга в дурдом и обратно

— Какое? — спросил Юра.

— Настоящее, — коротко ответил Славик и поджал губы, давая понять, что комментариев не будет, но не выдержал и продолжил: — Я вот хочу попросить доктора, чтобы на ночь меня в смирительную рубашку одевали…

— Зачем? — хором спросили все трое слушателей.

— Чтобы я во сне не подписал бы им никакой бумаги.

А то вдруг…

— Смирительных рубашек сейчас уже нет, — сказал Данилов.

— Да ну! — не поверил Юра.

— Есть, я в кино видел, — возразил Славик.

— А что вместо них? — спросил практичный Миша.

— Веревки? — предположил Юра.

— А вместо них широкие матерчатые ремни, которыми привязывают к кровати, — ответил Данилов.

— Это правильно, — одобрил Юра, — следов не останется.

От смирительных рубашек отечественная психиатрия давно уже отказалась из соображений гуманности. Однако Данилов мог допустить, что где-то смирительные рубашки остались. Негласно, тайно. Ведь людям всегда так тяжело расставаться с чем-то привычным, особенно если это привычное существенно облегчает работу.

— Вовка знает, он сам врачом работал, — прокомментировал Юра.

— И работаю, — поправил Данилов.

Соседи по палате немного его раздражали, но он понимал, что судьба послала ему не самый плохой вариант и что без них было бы скучно — невозможно весь день читать детективы. Развлечения ради поставил Славику диагноз параноидной формы шизофрении и, когда до их палаты добрались заведующий отделением и Безменцева, ухитрился подглядеть диагноз на титульном листе Славиковой истории болезни. Так и есть — «Шизофрения, параноидная форма».

Проявленный Даниловым интерес не укрылся от внимания заведующего отделением.

— А этот твой доктор-суицидальщик, как его… — сказал он Безменцевой уже в ординаторской.

— Данилов.

— Да, Данилов. Он, я смотрю, из любопытных. Ты с ним поосторожнее.

— Есть вариант, что он повесится у нас? — усомнилась Безменцева. — Навряд ли…

— Есть вариант, что он будет совать свой нос куда не надо, — нахмурился заведующий. — Дай-ка его историю…

Минутой позже история Данилова вернулась к лечащему врачу.

— Зипрексы с пиразидолом ему явно недостаточно. — Заведующий закатил глаза к потолку и в задумчивости пожевал губами.

— Может, для начала дозу увеличить? — предложила Безменцева.

— Давай, — «благословил» начальник. — А там посмотрим. Не люблю я врачей, а в пациентах — особенно.

— Все Девяткина забыть не можете? — усмехнулась Безменцева, открывая историю болезни Данилова сзади, там, где был вклеен лист назначений.

— Его забудешь… — буркнул Лычкин и вышел из ординаторской.

Доктор Девяткин, по признанию самого Лычкина, выпил у него всю кровь и чуть не довел до самоубийства.

Впрочем, сначала Девяткин казался всем тихим и безобидным шизофреником. Диагноз ему был выставлен довольно поздно — на шестом десятке, до этого родственники, друзья и коллеги, должно быть, считали его чудаком. Обычным чудаком, которых на Руси пруд пруди. Ну да, иной раз раздражается по пустякам, может накричать на пациентов (Девяткин работал урологом в обычной городской поликлинике), часто бормочет себе под нос что-то невнятное, словно разговаривая с невидимым собеседником. Чудак? Определенно — чудак. Но — непьющий и, как говорится, безотказный. Всегда примет всех, кто явился к нему на прием, хоть по записи, хоть не по записи, никогда не откажется подменить «заболевшего» очередным запоем хирурга, может хоть месяц беспрекословно работать в одиночку, без медсестры. Найдите-ка еще в Москве грамотного, квалифицированного уролога, который согласится дольше двух дней работать без медсестры, не снижая нагрузки! Если и найдете, то им окажется какой-нибудь бедолага-доктор из Средней Азии, подвизающийся в поликлинике, что называется, на птичьих правах.

Коллеги любили доктора Девяткина, а начальство ценило.

Но всему есть предел. Когда доктор Девяткин стал рассказывать всем и каждому, что им управляют инопланетяне, коллеги и администрация поликлиники сильно встревожились. Совершенно не разделяя радости Девяткина, которому выпала великая, неслыханная честь стать Первым Полномочным Послом Мирового Разума (именно так называл свою новую должность счастливчик), главврач позвонил по «ноль три» и, являя пример истинного героизма и самопожертвования, развлекал Девяткина беседой в своем кабинете до приезда «скорой» (Девяткин пришел к главному врачу с заявлением об увольнении).

Быстро освоившись в отделении, Девяткин заскучал. Его можно было понять — назначенные препараты делали невозможным общение с мировым разумом. От нечего делать Девяткин стал внимательно приглядываться к окружающей действительности и увидел много интересного. И услышал тоже.

Например, он услышал, как старшая медсестра предупреждала постовую о том, что феназепам сегодня никому из больных давать не надо, так как его выписали чуть ли не всему отделению только для того, чтобы списать требуемое количество для личных нужд Геннадия Анатольевича.

Информация до поры до времени отложилась в голове Девяткина. Немного позже он услышал, как один из врачей сказал медсестре:

— Сейчас ко мне привезут знакомого на промывку, уложи его в процедурном и зови меня.

Часом позже по отделению в процедурный кабинет под ручку провели трясущегося, бледного, небритого мужика в дорогом костюме.

Персонал не стеснялся больных. Во-первых, что они поймут, эти психи, находящиеся под прессингом нейролептиков и транквилизаторов? А во-вторых, кто им поверит? Привиделось, не иначе.

Процедурный кабинет использовался не только для выведения клиентов из запоя, но и для романтических встреч. Это заведующему отделением хорошо — у него есть свой кабинет, запирающийся на два замка. А что делать тем, у кого такого счастья нет? В ординаторской особо не разгуляешься: во-первых, она одна на всех, а во-вторых, туда постоянно кто-то суется. То рентгенснимки принесут, то анализы, то кто-то из консультантов заявится…

К консультантам Девяткин тоже приглядывался. Видимо, не нравились ему эти консультанты, гневили они чем-то мировой разум. А как не гневить? Терапевт тайком приносила какому-то своему знакомцу плоские, двухсотпятидесятимиллилитровые бутылочки с коньяком, невропатолог в открытую вымогала деньги за консультацию, а вызванный ночью хирург был настолько пьян, что облевал не только того, к кому его вызвали, но и его соседей по палате. Одним из соседей оказался Девяткин.

Ну и по мелочам — денежки медсестрам и санитарам, «субсидии» лечащим врачам… Все об этом знают, но одно дело, когда все знают, и совсем другое, когда в департамент здравоохранения поступает жалоба на порядки в конкретном отделении конкретной больницы. Да еще с подробнейшими комментариями и непременным указанием даты и времени. Это уже не жалоба, а прямое руководство к действию.