Юрий Бурносов - Год Мудака

— Да что?! Что видал-то?! — вспылил Фрязин.

— М… М-мудак… — Лагутин вроде как утерял дар речи, сронил бумажки на стол. Фрязин схватил первую попавшуюся и похолодел.

— Может, поддельные? — спросил он упавшим голосом. — Может, спиздил где или нашел?

— Такие, брат, на дороге не валяются, — сказал Лагутин, попив воды из стаканчика.

Мудак сидел и по-мудацки улыбался.

Посередине площади имени Администрации Сами-Знаете-Кого стоял большой черный лимузин.

Из окна лимузина торчала жопа. Большая, вроде как бабская, даже, можно сказать, старушачья — вся в обвислом жире и поросшая редким волосом.

По жопе была густо размазана черная икра. Размазывал ее плюгавый мужик, черпая прямо горстью из синего пластмассового ведра. На крыше лимузина укреплен был динамик, из которого вещала обладательница задницы, Виктория Новодырская. В данный момент правозащитница протестовала против нежелания Сами-Знаете-Кого отдавать японцам половину Сахалина. Правда, японцам эта половина не особенно была и нужна, потому что они на отданных Курилах не успели еще как следует накопившееся говно разгрести.

— Они жрут икру! Им нужны острова, чтобы жрать икру! При коммунистах все жизненные блага пересчитывали на колбасу, теперь — на икру. И бедный японский народ, питающий к нам самые теплые чувства, не может получить назад свою родную землю, ведь там работают рыбозаводы, производящие икру для этой так называемой Великой России!

Народу собралось не так чтобы много, зато очень значительное число корреспондентов снимало, записывало и оббегало вокруг это действо. Ибо Новодырская была единственной правозащитницей, активно выступающей практически каждый день. Поговаривали даже, что сам Сам-Знаете-Кто приказал ее не трогать— мол, для Запада она есть проявление демократии на каждом углу, а для нас все равно вреда никакого. «Интересно, а как ее в первые мудацкие чистки не прищучили?» — подумала мимоходом Лолка, да тут же про то забыла.

Как водится, стояла на площади и машина ДТП-ТВ, ее легко было заметить по ярко-оранжевой надписи «Единственная независимая телекомпания России» на белом борту.

Лолка засеменила туда, протиснувшись между потными омоновцами. В кабине сидел незнакомый водитель, ковырял в волосатом носу.

— А где Кукин? — спросила Лолка, тыкая пальцем в свой бэйдж.

— Пошел жопу снимать, — сказал водитель, вытирая козявку о руль.

В самом деле, Кукин был там и стоял перед сложной проблемой — хотел задать правозащитнице пару вопросов, но как задавать, коли сама-то Новодырская была внутри лимузина, а снаружи только жопа, которой вопроса не задашь.

— Слушайте, — доверительно обратился он к размазывателю икры. — Мне бы пару вопросов…

— Сейчас закончим, минут через десять, — сказал тот, облизывая щепоть и заглядывая в ведро.

— Извините, а икра настоящая? Не для эфира, так просто…

— Само собой, синтетическая, белковая, — улыбнулся размазыватель и зачерпнул новую порцию. — Вы погодите… Нам еще сегодня в четырех местах протестовать, устает Виктория Ильинична…

Кукин отошел покурить, и тут его поймала Лолка.

— Привет, борода, — сказала она.

— Привет, — сказал Кукин, закуривая.

— Что за хуйня у вас с Морозовым?

— Нет никакой хуйни с Морозовым.

— А в ВОПРАГ его не забирали, да? — ехидно сощурилась Лолка.

— Первый раз слышу, — нагло соврал Кукин.

— Не пизди. У меня точные сведения.

— Так проверь. Позвони в отделение или в городское управление, там тебе все скажут. Я-то тут причем?

— Ты, Кукин, дурак. Понятное дело, что у нас это никому не надо и никто мне ничего не скажет. У вас там выебут кого следует, чтобы кадры фильтровали, и все дела. Но ты ж не забывай, у меня рука там, — Лолка кивнула куда-то на запад. — Бабки, Кукин! Бабки!

— Сенсацию лепишь, — понимающе кивнул Кукин. — Опасное дело.

— Потому к тебе и подошла. Остальные зассут.

— Я тоже ссу, Лолита. Стою и ссу. Потому что не надо с ВОПРАГ спорить. Кто с ВОПРАГ спорит, тот говна не стоит.

— Слушай, ты же неплохой репортер, — сказала Лолка, идя ва-банк. — Должен понимать, где синица в небесах, а где хуй в руке. А то хочешь, поебемся.

— Подкуп?

— Ничего не подкуп, я давно хотела.

— Врешь. Бесстыдно врешь.

— Не вру. Честно. Ну?

— Вначале поебаться, — отрезал Кукин. — Жди тут, я только жопу сниму и вернусь.

В салоне лимузина пахло вином, колбасой и правозащитницей. Кукин влез на переднее сиденье и сунулся было с микрофоном, но давешний размазыватель с мотком бумажных полотенец в руках предостерег:

— Секунду, вот почистим Викторию Ильиничну, тогда.

— Не стану разговаривать! — картаво заявила правозащитница. — Не люблю вашу компанию!

— С какой стати? — опешил Кукин. — Мы независимые!

— С такой! Не буду.

— Ну и сидите тут вся в фальшивой икре, — обидчиво сказал Кукин. Репортаж накрывался на глазах. — Жаба!

— Сам сука! — крикнула правозащитница, но Кукин уже вылез из машины и решительным шагом подошел к Лолке. Оттолкнув вертевшегося рядом оператора в модных безжопных штанах, он сказал:

— Поехали ебаться. Все расскажу!

Поехали на такси, потому что. Длинноволосый мужик-таксист в черных очках с ходу спросил из своего старенького «фольксвагена»:

— Сотка?

— Идет, — сказал Кукин.

Встроенные в спинки кресел и приборную панель телеэкранчики показывали детскую передачу «Телепутики». Маленькие забавные бело-сине-красные существа учили детей патриотизму и правильной, неизвращенной демократии, били палками карикатурного грязного мудака. Мудак забавно верещал, брыкался, но телепутики все же победили и долго месили его ногами, когда тот упал. В конце из мудака полезли противные кишки, и камера стыдливо сместилась на улыбающееся солнышко.

— Хорошая программа, — сказал таксист. — Пацаны мои сильно любят. Вчера идем вечером с мужиками, смотрим, а они мудака — живет у нас в подвале — поймали и пиздят… Извините, дамочка. По десять лет всего, а понимают.

— А вы что же? — спросил Кукин.

— Да ногой пнул раз и дальше пошли. Что я, мудака не видел? А детям интересно. А утром иду, он еще валяется. Сдох, зараза. Извините, дамочка… Надо им конфет купить или торт какой.

— Мудак-то молодой был?

— Да ну, старый совсем. Профессор какой-то или искусствовед… В галерее работал, этой… Троицкой? Ну, где теперь выставка Церетели.

— Третьяковской, — сказал Кукин.

— Ага, — водитель бибикнул, обгоняя фургон-холодильник с рекламной надписью «Пельмени „Память „Курска!““». — Правильно ее закрыли, не хер там смотреть. Представляете, картина — черным нарисовано под линейку, как квадрат, и все! Еврей какой-то намалевал. Рабинович или Гершкович, не помню уже… В журнале видел. В старом, давно, — поправился водитель, опасливо покосившись на пассажиров. — В мусор такие картины, а художников таких в котлован. Продать Россию хотели!