Марк Твен - Том 7. Американский претендент.Том Сойер за границей. Простофиля Вильсон.

Граф побродил по вестибюлю, кишмя кишевшему людьми, а затем занял наблюдательную позицию неподалеку от лифта. Добрый час толпы народа спускались и поднимались в нем, но все были с полным набором конечностей; наконец наш наблюдатель обнаружил фигуру, удовлетворявшую нужным приметам, — он, правда, увидел ее уже сзади, ибо человек промчался мимо с такою стремительностью, что не было никакой возможности заглянуть ему в лицо. Однако полковник успел заметить ковбойскую шляпу, клетчатую куртку весьма ярких тонов и пустой рукав, пришпиленный к плечу. Миг — и лифт умчал это видение ввысь, а наш наблюдатель в радостном возбуждении побежал к своему соратнику.

— Мы его держим, майор, держим! Я видел его, видел как следует, и теперь, где бы и когда бы мы ни встретились, я тотчас узнаю его, если, конечно, он станет ко мне задом. Все в порядке. Пошли за ордером.

Ордер они получили после неизбежной в подобных случаях проволочки и в половине двенадцатого, счастливые и довольные, вернулись домой. Спать наши друзья легли, полные самых радужных надежд на многообещающее завтра.

В том же лифте, вместе с интересовавшей Малберри Селлерса личностью, поднимался и его юный родственник, но Малберри не знал этого и, естественно, не заметил юноши. А то был виконт Беркли.

Поднявшись к себе в номер, лорд Беркли незамедлительно занялся приготовлениями к выполнению первой и последней, а также самой неотложной обязанности всех путешествующих англичан: занесению в дневник своих «впечатлений». Приготовления эти заключались в том, что он принялся переворачивать вверх дном весь чемодан в поисках пера. Рядом, на столике, лежало множество стальных перьев и стояла бутылочка с чернилами, но ведь он был англичанином. А англичане, хоть и изготовляют стальные перья для девятнадцати двадцатых населения земного шара, сами никогда ими не пользуются. Они пользуются исключительно доисторическим орудием — гусиным пером. В конце концов милорд нашел не просто гусиное перо, но еще и самое лучшее из всех, какие он видел на протяжении последних лет; некоторое время он усердно трудился и закончил свои труды так:

«Но в одном я допустил огромную ошибку. Надо было сначала избавиться от титула и изменить имя, а уж потом пускаться в путь».

Он посидел, полюбовался своим пером и написал еще следующее:

«Все попытки смешаться с простыми людьми и навсегда стать одним из них ни к чему не приведут, если я не избавлюсь от этого груза, не исчезну и не появлюсь уже под надежным прикрытием нового имени. Удивительно и больно смотреть на то, как чуть ли не все американцы стремятся познакомиться с лордом и осыпают его знаками внимания. Правда, им недостает свойственного англичанам раболепия, но при наличии практики они его быстро приобретут. Молва о знатности моего рода таинственным образом опережает меня. Скажем, приезжаю я в гостиницу и вношу в книгу для постояльцев свою фамилию без всяких добавлений, полагая, что сумею сойти за безвестного, обычного путешественника, а портье уже кричит: «Очередной! Проводи его сиятельство на четвертый, номер восемьдесят два!», и у лифта уже дожидается репортер — для интервью, как они здесь это называют. Надо этому положить конец — и немедленно. Завтра утром прежде всего отыщу нашего претендента, выполню свою миссию, затем перееду в другое место и скроюсь под вымышленным именем от докучливых людей».

Оставив дневник на столе, чтобы он был под рукой, на случай если ночью вдруг появятся свежие впечатления, лорд Беркли лег в постель и тотчас заснул. Прошел час или два, и, с трудом пробуждаясь от крепкого сна, он вдруг услышал какие-то странные, все нараставшие звуки, — они упорно стучались в ворота его сознания, требуя, чтобы он впустил их; когда же он окончательно проснулся, в ушах его стоял такой гул, треск и грохот, точно где-то прорвало плотину и на него несется бешеный поток. Стучали и хлопали ставни, вылетали оконные рамы и звенело, разбиваясь на мелкие кусочки, стекло; кто-то топоча бежал по коридору; крики, мольбы, вопли отчаяния неслись изнутри здания, а снаружи раздавались хриплые слова команды и рев раздуваемого ветром победоносного пламени!

Бум, бум, бум — застучали в дверь; кто-то крикнул:

— Вставайте! Горим!

И крик, сопровождаемый стуком, послышался рядом. Лорд Беркли мигом спрыгнул с постели и со всею возможной скоростью ринулся в темноте, наполненной удушливым дымом, к комоду, но наскочил на стул, упал и потерял всякое представление о том, куда идти. В отчаянии он завертелся на коленях, шаря вокруг себя руками, ударился головой о стол и страшно обрадовался: теперь он сообразил, куда идти, ибо стол был у самой двери. Беркли схватил свое самое ценное достояние — дневник с впечатлениями об Америке — и выскочил из комнаты.

Он помчался по пустынному коридору на свет красного фонаря, — он знал, что такие фонари горят обычно у выхода на пожарную лестницу. Дверь соседнего с лестницей номера была открыта. В комнате ярко горел газ; на стуле лежала груда одежды. Беркли подбежал к окну, но не смог открыть его; тогда он выбил стекло стулом и выскочил на площадку пожарной лестницы; внизу, при красноватом отсвете пламени, он увидел толпу, состоявшую в основном из мужчин, но были там и женщины и дети. Как быть? Предстать перед всеми в ночной рубашке, точно привидение? Нет, эта часть дома еще не в огне, занялся только дальний угол, — надо этим воспользоваться и одеться. Так Беркли и поступил. Одежда, обнаруженная на стуле, оказалась ему почти впору, разве что чересчур пестра и, пожалуй, немного великовата. Как и шляпа, — он впервые видел такую, ибо Буфалло Биллв ту пору еще не приезжал в Англию. Беркли всунул одну руку в рукав куртки, но со вторым никак не мог справиться: он был загнут и пришпилен к плечу. Решив не тратить времени и не возиться с ним, виконт ринулся вниз, успешно добрался до земли и был тотчас выведен полисменами за канат, ограждавший охваченный огнем отель.

Благодаря ковбойской шляпе и куртке, надетой лишь на одно плечо, он сразу стал предметом внимания, что было не очень приятно, хотя толпа и вела себя по отношению к нему необычайно уважительно, если не сказать почтительно. Тем не менее он уже придумал горестное восклицание, с которого начнется очередная запись в его дневнике: «Все тщетно: сколько ни переодевайся, американцы мигом распознают лорда и начинают взирать на тебя с трепетом, даже почти со страхом».

Но вот один из мальчишек, стоявших полукругом и, разинув рот, с восхищением глядевших на молодого виконта, отважился задать ему вопрос. Милорд ответил. Мальчишки изумленно переглянулись, а в толпе кто-то воскликнул:

— Англичанин — ковбой! Вот чудеса-то!