Марк Твен - Том 7. Американский претендент.Том Сойер за границей. Простофиля Вильсон.

— Да, это разница, о которой, признаюсь, я не подумал. И все же, называть себя «леди», это еще не значит… мм…

— Будь я на вашем месте, я не стал бы продолжать.

Ховард Трейси повернул голову, желая узнать, от кого исходит это замечание. Перед ним стоял невысокий мужчина лет сорока, со светлыми волосами и приятным, живым и неглупым, чисто выбритым лицом, густо усеянным веснушками; на нем был костюм, купленный в магазине готового платья, опрятный, но несколько поношенный. Он вышел из комнаты, находившейся за передней, где он оставил свою шляпу; в руках у него был потрескавшийся фаянсовый таз с обитыми краями. Девушка тотчас подошла к нему и взяла таз.

— Я принесу вам воды. А вы, мистер Бэрроу, потолкуйте с ним и задайте ему перцу. Это наш новый постоялец, мистер Трейси, и мы с ним договорились до того, что я совсем запуталась.

— Буду вам премного благодарен, Хетти. Я пришел призанять воды у ребят. — Усевшись поудобнее на старом сундуке, он заметил: — Я слушал ваш разговор, и он заинтересовал меня; я сказал: «будь я на вашем месте, я не стал бы продолжать». Сами-то вы понимаете, куда вы забрели? Вы хотели сказать, что назвать себя «леди» — еще не значит быть ею, но тут вы натыкаетесь на другую трудность, о которой вы и не подумали: кто же имеет право определять, к какой категории относится человек? У вас там из миллиона человек каких-нибудь двадцать тысяч именуют себя «джентльменами» и «леди», а девятьсот восемьдесят тысяч соглашаются с этим и покорно проглатывают обиду. А если бы они с этим не согласились, то не было бы и избранных, — тогда решение двадцати тысяч было бы мертвой буквой и не имело бы никакой силы. У нас здесь двадцать тысяч так называемых «избранных» являются на избирательный участок и голосуют за то, чтобы их называли «леди» и «джентльменами». Но на этом дело не кончается. Девятьсот восемьдесят тысяч тоже приходят на избирательные участки и голосуют, чтобы их тоже называли «леди» и «джентльменами». Таким образом, вся нация попадает в число избранных. А раз весь миллион человек проголосовал за то, чтобы называться «леди» и «джентльменами», то ни о каких избранных уже и речи нет. В этом-то и состоит подлинное равенство, а не фикция. У вас же там — абсолютное неравенство (узаконенное бесконечно слабыми и одобренное бесконечно сильными), столь же реальное и абсолютное, как наше равенство.

Не успел его собеседник начать свою речь, как Трейси, будучи истым англичанином, поспешно забился в свою раковину, несмотря на то что уже несколько недель проходил суровую школу общения с простыми людьми на их простом языке; но он постарался побыстрее выбраться из нее, и к тому моменту, когда речь была окончена, створки его раковины уже открылись, и он, подавив возмущение, заставил себя отнестись без предвзятости к бесцеремонной манере простолюдинов, не смущаясь, без всякого приглашения вмешиваться в чужой разговор. На сей раз это оказалось не так трудно, ибо у его собеседника были на редкость обаятельные улыбка, голос и манеры. Он мог бы даже по-нравиться Трейси, если бы не то обстоятельство — обстоятельство, в котором наш англичанин не очень-то отдавал себе отчет, — что всеобщее равенство еще не стало для него реальностью, он признавал его только в теории: признавал умом, но не чувствами, — словом, относился к этому так же, как Хетти к привидениям, только наоборот. Теоретически Трейси признавал, что Бэрроу ему ровня, но видеть, как это проявляется на практике, было ему неприятно.

— Я искренне надеюсь, — заметил он, — что вы сказали правду относительно американцев, хотя у меня не раз возникали на этот счет сомнения. Мне казалось что равенство не может быть настоящим там, где еще существуют кастовые различия. Но, видимо, слова, которые у нас указывают на эти различия, у вас потеряли свой оскорбительный смысл, стали ничего не значащими, безвредными, свелись к нулю, коль скоро они применимы к кому угодно. Теперь я понял, что кастовость существует и может существовать лишь в том случае, если ее признают массы, не принадлежащие к избранным. Прежде я считал, что каста сама себя создает и увековечивает, но, видимо, она только создает себя, а увековечивают ее те, кого она презирает и кто может в любое время уничтожить ее, присвоив себе ее титулы и различия.

— Я вполне с вами согласен. Нет такой силы на земле, которая помешала бы тридцати миллионам англичан провозгласить себя завтра герцогами и герцогинями и впредь называть себя так. А тогда — не пройдет и полугода, как все настоящие герцоги и герцогини вынуждены будут подать в отставку. Очень бы я хотел, чтобы англичане проделали такую штуку. Даже королевская фамилия и та не могла бы уцелеть. Что значит горстка напыщенных зазнаек в сравнении с тридцатью миллионами восставших против них насмешников. Да ведь это все равно что Геркуланумв сравнении с грохочущим Везувием: потребуется еще восемнадцать веков, чтобы отыскать этот Геркуланум после такой катастрофы. К примеру: что значит «полковник» у нас на Юге? Ровным счетом ничего, потому что они все там полковники. Нет, Трейси (Трейси при этом так и передернуло), никто в Англии не станет называть вас джентльменом, да и вы сами не станете называть себя так. Сложившиеся традиции ставят иногда человека в самое унизительное для него положение, — а под традициями я понимаю широкое и всеобщее признание кастовых различий в том смысле, какой придает этому сама каста. Человек бессознательно признает существование касты: это, понимаете ли, у него в крови, он воспринял это не думая и не рассуждая. Можете вы, скажем, представить себе, чтобы гора Маттерхорнбыла польщена вниманием какого-нибудь вашего хорошенького английского холмика?

— Конечно нет.

— Ну а теперь попробуйте внушить здравомыслящему человеку, что Дарвин был бы польщен вниманием какой-нибудь принцессы. Это до того нелепо, что… что и представить себе нельзя. И все же этот Мемнон был польщен вниманием крошечной статуэтки, — он ведь сам в этом признался. Отсюда я делаю вывод, что система, которая вынуждает божество отказаться от своего божественного начала и осквернить его… такая система никуда не годится, она неправильна и, по-моему, должна быть уничтожена.

Упоминание имени Дарвина вызвало настоящую дискуссию; Бэрроу до того увлекся, что снял пиджак, чтобы легче и удобнее было размахивать руками, и говорил до тех пор, пока в комнату с криком и гамом не ввалились шумные ее обитатели и не принялись возиться, драться, мыться и всячески развлекаться. Бэрроу еще немного задержался, чтобы предложить Трейси без стеснения пользоваться его комнатой и книжной полкой, а также задать ему два-три вопроса личного характера.