Андрей Шляхов - Доктор Данилов в реанимации, поликлинике и Склифе (сборник)

Через день Данилов позвонил и сказал, что согласен, а в пятницу утром пришел устраиваться на работу. В отделе кадров было какое-то столпотворение, кто увольнялся, кто оформлялся, поэтому он не успел даже толком познакомиться с коллегами и отделением. Заведующий показал ему, куда явиться в понедельник, выделил шкафчик в раздевалке, на ходу представил старшей сестре и отправил домой.

– А направление на учебу, Борис Михайлович? – напомнил Данилов.

– В понедельник все оформим, по ходу дела, – махнул рукой заведующий. – Не волнуйтесь. Мы же тут все свои, одна семья, можно сказать. Ксерокопии диплома и свидетельства об окончании интернатуры в кадрах заверили?

– Заверил.

– Вот и славно. До понедельника!

Борис Михайлович, несмотря на свою внушительную комплекцию, обладал свойством исчезать мгновенно, словно проваливаться сквозь землю. Только что был здесь – и нет его. Удивляясь такому проворству, Данилов ушел домой...

– Давайте познакомимся, что ли! – предложил Данилову сосед по парте. – Агейкин Игорь, сюда попал из общей реанимации Склифа, где в режиме «сутки через двое» оттрубил семь лет...

Оказалось, что Агейкин, Данилов и еще двое врачей – бывший анестезиолог Обинской районной больницы Троицкий и Рымарева, тоже пришедшая на учебу из общей реанимации Склифа, – будут работать вместе. Остальные врачи приехали из разных областных центров – Екатеринбурга, Нижнего Новгорода, Тулы, Ростова-на-Дону, Калининграда, Новосибирска, Перми и Саратова. После учебы им предстояло вернуться в родные края.

На смену Холодкову явилась блеклая дама неопределенного возраста, представившаяся ассистентом Ириной Ивановной. Ирина Ивановна устроила перекличку, забрала у Данилова и Троицкого копии аттестатов и свидетельств, продиктовала по памяти список необходимой литературы, а затем провела занятие, посвященное классификации токсинов и особенностям их взаимодействия на человеческий организм. Говорила сама, время от времени задавая аудитории всего один вопрос:

– Всем ясно?

Курсанты дружно кивали и слушали дальше. Некоторые делали записи. Данилов слушал. Все, что говорила Ирина Ивановна, было ему знакомо.

– Надеюсь, что завтрашний день пройдет поинтереснее, – вслух подумал Данилов, когда первый день занятий закончился.

– Первую неделю будут тупо грузить общей теорией, – сразу же откликнулся всезнающий Агейкин, застегивая молнию на своей сумке. – А потом уже дело пойдет поживее. И поинтереснее.

– Неделю можно и поскучать, – откликнулась Рымарева.

Голос у высокой, плечистой Рымаревой был под стать облику – низкий, с хрипотцой курильщицы. По многозначительному взгляду, которым Рымарева обменялась с Агейкиным, Данилов понял, что их переход в токсикологию был вызван не иначе как трениями с начальством. Агейкин сам пояснил:

– Нам с Танькой скука только на пользу, уж больно весело мы жили в последние полгода с новым начальством.

– Настрадались? – спросил Данилов.

– Не то слово, – рассмеялся Агейкин, а Рымарева добавила:

– И настрадались, и натерпелись.

Пока шли по коридору да спускались по лестнице, Агейкин вкратце обрисовал Данилову ситуацию довольно стандартную – новый заведующий решил проявить себя, закручивая гайки, и увлекся настолько, что «сорвал резьбу». Дисциплина, возведенная в абсолют, есть не что иное, как террор.

На улице шел дождь. Данилов распрощался с коллегами, сославшись на то, что хочет немного подышать свежим воздухом. Он действительно намеревался постоять и подышать, надеясь таким образом избавиться от головной боли. Хороший, не раз испытанный способ. При этом лучше стоять, чем идти, и лучше молчать, нежели разговаривать. А вот слушать не возбраняется.

– Бердяев утверждал, что ад нужен не для того, чтобы злые получили воздаяние, а для того, чтобы человек не был изнасилован добром и принудительно внедрен в рай.

– Бердяев спьяну еще не то может ляпнуть.

– Это точно!

– Темные вы люди! Я имел в виду не нашего Бердяева, а философа. Слыхали о таком?..

– Сам понимаешь, нейрохирургия здесь – на девяносто процентов экстренная. Не только головой, но и руками надо работать!

– Если бы давали...

– Дают, почему не дают? На втором году люди по дежурству и гематомы оперируют, и дырки в черепе заделывают.

– Ну, так то любимчики...

– Прояви себя и тоже станешь любимчиком! Не забывай проявлять инициативу! На дежурства надо оставаться не только по графику, но и сверх него.

– Скажи уж лучше – поселиться в отделении на два года.

– Тоже вариант. Зато толк от ординатуры будет, а не только бумажка. Ты пойми, что чем больше инициативы, тем быстрее тебя заметят и не только допустят к стол у, но и могут положить на тебя глаз...

– Спасибо. Глаз на меня класть не надо...

– Да я в смысле работы.

– Ты что? Остаться в этом гадюшнике и всю жизнь бегать на подхвате у местных корифеев? Нет уж, я лучше в «двадцатку» к Вечеркину уйду, там хоть белым человеком себя почувствую...

– Сосудистая хирургия в госпитале ветеранов? Не смеши меня, там давно все схвачено. Это же самое блатное место!

– Чего там блатного – на ветеранах много не заработаешь.

– Ты что, больной? Там же особая епархия, называется «все свои», проще говоря – делай что хочешь, только делиться не забывай. У меня брат двоюродный в госпитале работал...

– В сосудах?

– Нет, в кардиологии, но это ничего не меняет.

– Меняет, это со стороны незаметно.

– Я тебя переубеждать не собираюсь...

– Был такой древний анекдот. В какой институт принимают без экзаменов? В институт Склифосовского!

– Врачей это правило не касается – экзамены в ординатуру сдавать придется.

– Век живи – век учись. Надоело! Одиннадцать лет школа, шесть – университет, два года – ординатура. Девятнадцать лет! Прикинь – девятнадцать лет учебы.

– Скажи спасибо, что в России ординатура двух-, а не четырехгодичная.

– Знаешь, четырехгодичная устроила бы меня больше. Я бы тогда как раз в двадцать восемь лет закончил, выйдя из призывного возраста. А так – есть риск, что загребут. Лучше уж в ординатуре, чем в армии...

Многоголосые компании студентов оживили пейзаж разноцветьем зонтов. Когда последние студенты скрылись за поворотом, все вокруг снова стало блеклым.

«У московской весны, как и у осени, два цвета – серый и темно-серый, – подумал Данилов, делая первый шаг. – Непогода, непогода, а потом – бац и сразу лето».

Дождь был противным, косым, с ветром. Как ни держи зонт, все равно, пока дойдешь до входа в метро – вымокнешь.

Данилов невольно позавидовал жителям итальянской Болоньи, города крытых тротуаров. Живут же люди! Что им дождь, что им зной? Сам он не был в Болонье, но знал о ней по рассказам Полянского.