Кристофер Мур - Дурак

— Я никогда не убивал королей, — промолвил Эдмунд. — Как считаешь, я прославлюсь?

— Твои герцогини тебя милостями не осыплют, если ты убьешь их отца, — сказал я.

— А, эти… Как и стража, обе вполне мертвы, я боюсь. На военном совете перед битвой изучали карты, выпили вина — и обе рухнули с пеной у рта. Жалко.

— Стража-то не мертва. Их просто опоили. Придут в себя через день-другой.

Он опустил арбалет.

— Так и госпожи мои лишь спят?

— О нет, вот они-то как раз вполне мертвы. Я дал каждой по два пузырька — в одном настой целебных трав [330], в другом вода. Всю снотворную отраву Кутырь извела на стражу, поэтому на несмертельную замену пошел бренди. Если бы кто-то из сестер решил явить к визави милосердие, по крайней мере одна осталась бы жива. Но, как ты сам выразился, жалко.

— Отлично ты все разыграл, дурак. Но я все равно должен броситься к ногам королевы Корделии и просить у нее пощады — пусть знает, что в этот кошмарный сговор меня вовлекли супротив моей воли. Может, удастся сохранить титул и земли Глостеров.

— Мои дочери? Мертвы? — сообразил вдруг Лир.

— Ох, закрой хлебало, старик, — сказал Эдмунд.

— Они годные были, — печально вымолвил Харчок.

— А если Корделия узнает, что ты на самом деле натворил? — осведомился я.

— Что и подводит нас к нынешней кульминации, нет? Ты уже не сможешь рассказать Корделии, что произошло.

— Корделия, единственная верная мне дочь! — взвыл Лир.

— Да заткнись же ты на хуй! — рявкнул Эдмунд. Снова поднял арбалет и прицелился сквозь прутья решетки в Лира. Но вдруг отступил на шаг и, похоже, сбил себе прицел — из груди его с глухим стуком вдруг пророс мой метальный кинжал.

Эдмунд опустил арбалет и посмотрел на рукоять.

— Ты же сказал — сюрприз копейщика.

— Сюрприз, — ответил я.

— Ублюдок! — рыкнул ублюдок. Вновь изготовил арбалет для стрельбы, нацелив его уже на меня, но второй кинжал я отправил ему в правый глаз. Тетива сделала «памм», и тяжелая стрела с треском отрикошетила от потолка, а Эдмунд крутнулся на месте и рухнул на груду стражи.

— Шибенски, — выдохнул Харчок.

— Тебя вознаградят, шут, — молвил Лир. Голос его был хрипл от крови. Король закашлялся.

— Ничего не надо, Лир, — ответил я. — Ничего.

И тут в темнице раздался женский голос:

Призрак. Она стояла над телом Эдмунда за решеткой, несколько более эфемерная и менее телесная, чем в последний раз. Склонившись, оглядела мертвого ублюдка, затем подняла голову и ухмыльнулась. Харчок захныкал и попробовал спрятать голову за седой гривой Лира.

А король старательно отмахивался от нее, но призрак проплыл сквозь решетку и утвердился перед королевским носом.

— Ай-я-яй, Лир, папу своего замуровал, а? Не стыдно?

— Не мучь. Оставь в покое, дух, меня [331].

— И маму своей дочки замуровал, ай-я-яй, — не унимался призрак.

— Она была мне неверна! — вскричал старик.

— Неправда, — сказал призрак. — Верна.

Тут я сел на каменные плиты пола. В голове у меня воцарилась необычайная легкость. От убийства Эдмунда и так подташнивало, но это…

— Затворница в Песьих Муськах была твоей королевой? — спросил я. Мой собственный голос звучал в ушах где-то очень далеко.

— Она была колдунья, — ответил Лир. — И путалась с моим братом. Я ее не убивал. Я бы не смог этого вынести. Я заключил ее в йоркширский монастырь.

— Когда ее замуровали, ты, считай, убил ее! — закричал я.

Лир отпрянул, ведь я сказал правду.

— Она была неверна, она и там спуталась с местным мальчишкой. Я не мог вынести, что она с другим.

— И ты приказал, чтобы ее замуровали живьем.

— Да! Да! А мальчишку повесили. Да!

— Гнусное чудовище!

— И сына мне она к тому ж не подарила. А я хотел сына.

— Она подарила тебе Корделию, твою любимицу.

— И она была тебе верна, — сказал призрак. — Пока ты не изгнал ее.

— Нет! — Старый король опять попытался разогнать призрака руками: — Ты — дух, я знаю. Когда ты умерла? [332]

— Еще как верна. Да и сын у тебя был. Уж много лет, как есть.

— Не было у меня сына.

— Еще одну сельскую девчонку взял силой — у другого поля боя, на сей раз в Иберии.

— Ублюдок? У меня есть побочный отпрыск?

Я заметил, как в холодных ястребиных глазах Лира засветилась надежда, и мне захотелось выбить ее оттуда — как Регана лишила зрения Глостера. Я вытянул из ножен последний кинжал.

— Да, — ответил призрак. — У тебя сын был все эти годы, и ты сейчас лежишь в его объятьях.

— Что?

— Самородок — сын твой, — подтвердил призрак.

— Харчок? — спросил я.

— Харчок? — спросил Лир.

— Харчок, — сказал призрак.

— Па-па! — сказал Харчок. И обнял своего новообретенного папашу так, что вывернулись стариковские руки. — Ой, па! — Затрещали кости, тошнотворно засвистел воздух, вылетающий из влажных сокрушенных легких. Глаза Лира выпучились, а пергаментная кожа стала синеть. Харчок оделил его сыновней любовью за всю жизнь сразу.

Когда сипеть из старика перестало, я подошел к Харчку, отцепил его руки и уложил голову Лира на пол.

— Отпусти его, парнишка. Пусть полежит.

— Па? — поинтересовался Харчок.

Я закрыл стариковские хрустально-голубые глаза.

— Он умер.

— Дрочила! — каркнул призрак. И сплюнул — пузыриком призрачной слюны, что вылетел мотыльком и упорхнул вместе с ветром.

Тогда я встал и развернулся всем корпусом к призраку.

— Ты кто? Какую мерзость сотворили с тобой? И нельзя ли ее растворить, чтобы ты наконец обрела покой? Ну, или по крайней мере съеблась куда-нибудь и никому больше не докучала своими эфирными членами?

— Неправедность исправлена, — молвил призрак в ответ. — Наконец-то.

— Но кто же ты?

— Кто я? Кто я, а? Постучи — и получишь ответ, добрый мой Карман. Постучи по колпаку своему шутовскому и спроси у мыслительной машинки, что обитает в нем, откуль взялось его искусство. Постучи по гульфику и спроси у его крохотного жильца, кто будит его по ночам. Постучи себе в сердце и спроси у духа, пробудившего его к теплу его домашнего очага, — спроси у того нежного духа, что за дух стоит сейчас перед тобой.

— Талия, — вымолвил я, ибо наконец-то сумел ее увидеть. Я опустился пред нею на колени.

— Знамо дело, парнишка. Кто ж еще? — И она возложила руку мне на голову. — Восстань, сэр Карман из Песьих Мусек.

— Но почему? Почему ты ни разу не сказала, что была королевой?

— У него осталась моя дочь, моя милая Корделия.

— А про мою маму ты тоже всегда знала?

— Слыхала разное, да, но не знала, кто был твоим отцом. Пока жила, по крайней мере.

— А почему ты мне о маме не рассказала?

— Ты же был маленький. Такие истории не подобает рассказывать детям.