Тоон Теллеген - Две старые старушки

А еще одному человечку, на той же самой улице, в тот же самый день, до смерти захотелось пирога с можжевеловой водкой — и он решил, что счастлив — хотя пребывал в отчаянии и никогда, ни одной секунды счастья ему не перепадало.)

Человечек ушел. Старушки лежали еще некоторое время, пока какой-то прохожий не помог им подняться и войти в дом.

ДВЕ СТАРУШКИ привыкли друг к другу настолько, что одна частенько ставила свою чашку на вторую, а другая придвигала свой стул к первой и устраивалась читать газету на ее спине.

Они любили друг друга, часто это повторяли, и больше им говорить было особенно не о чем.

Если же они все-таки заговаривали о чем-нибудь, то говорили друг другу не «ты», а «оно»: «Во как оно скособочилось-то» или «Да оно едва на ногах стоит, как только не упадет?!»

Когда же им случалось не удержаться на ногах, они, тряся головами, помогали друг другу подняться.

По утрам они смахивали друг с друга пыль и, опираясь друг на друга локтями, молча пили кофе.

А по ночам одна старушка забиралась под другую, плотно укутывалась в нее, поворачивалась на бок и засыпала.

Когда одна из них в конце концов умерла, вторая выволокла ее на улицу, положила на краешек тротуара и присела сверху, чтобы перевести дух.

— Вы на ком-то сидите, — сказал, проходя мимо, какой-то старичок.

— Да нет, — отвечала старушка. — Ничего подобного.

Немного передохнув, она встала и отправилась домой.

ДВЕ СТАРУШКИ стыдились того, что сделало с ними время: своей сутулости, морщин, шарканья, трясущихся рук.

Когда им случалось взглянуть друг на друга, они опускали глаза и старались как можно меньше разговаривать.

Они одевались в темноте, никогда больше не заглядывали в зеркало.

Если же ночью, увидав во сне что-нибудь приятное, одна из них обнимала другую, та — если не спала в это время — отодвигалась на край постели, как можно дальше, и лежала там, в мертвом молчании, с ледяными ногами.

Они стыдились знакомых. Они стыдились того, что в обозримом будущем им предстояло сделаться больными развалинами. А более всего они стыдились того, что им предстояло умереть, и стыдились всей сопутствующей этому суеты: заключения о смерти, обряжания, выноса тела, отпевания, всхлипов, погребения. Всех этих посторонних людей рядом с их остывшими телами.

При мысли о том, что им предстоит все это, их пробирала дрожь.

По большей части они молча сидели в своей большой сумеречной комнате и без конца пытались припомнить что-нибудь светлое. Но чувство стыда мешало им. Они вздыхали и покашливали. Порой одна из них начинала тихонько плакать.

Другая не решалась ее утешать. «Я уж и забыла, как это делается, — думала она, — еще натворю чего».

Одна из них находила отвратительным то, что они так стыдятся друг друга, и кроме того, самое чувство отвращения было ей ненавистно в самой себе.

Что касалось другой, то она предпочла бы родиться собакой, из тех, что живут не более десятка лет, или бабочкой. «А еще лучше было бы, — думала она, — если бы люди были совершенно другими существами, когда мне пришлось родиться одной из них».

ДВЕ СТАРУШКИ очень любили друг друга. Они осыпали друг друга ласками, целовались и обнимались всякий раз, как только им удавалось улучить момент.

Происходящее вокруг их не занимало, они были заняты только друг другом.

Но счастливы они не были.

Если быть абсолютно честными, думали они, совершенно честными и действительно кристально честными, то мы любим друг друга недостаточно. В сущности, думали они, вполне вероятно, что в глубине души мы совершенно неспособны любить!

Они изо всех сил старались не задумываться над этим и поменьше заглядывать себе в душу. Но им это удавалось все реже и реже.

Ночью, уставясь в темноту неподвижным взглядом и делая вид, что спят, они пытались придумать — желательно поскорее, ведь они были стары и смерть была не за горами, — как сделать так, чтобы любить друг друга сильнее.

Они покупали учебники о любви и выучивали наизусть целые главы. И всякий раз говорили друг другу:

— Ну вот, видишь, — и безнадежно покачивали головами.

Их одолевали усталость и головокружение. И порой, когда все вокруг казалось расплывчатым и неверным, они устремлялись друг к другу в объятия, но, не оценив расстояния, валились на пол, как кули с мукой.

Однажды они упали так сильно, что не смогли подняться.

— Может, хоть теперь мы любим друг друга достаточно, — с трудом произнесла одна старушка. — Ох, хотела бы я верить!

— Я тоже, — всхлипнула другая старушка. — Но ведь это же все равно не так.

Медленно, очень медленно дотянулись они друг до друга и, не в силах сдерживаться, принялись целоваться с еще большей страстью, чем когда-либо. В глазах у них потемнело. Они не могли выговорить ни слова. Но они знали, что этого все равно недостаточно. Хотя это, наверно, было неважно.

Наступил вечер, а они все лежали в отчаянии.

ДВЕ СТАРУШКИ жили на чердаке в центре города, две маленькие скрюченные старушки.

Иногда одна из них трясущейся рукой наносила на губы мазочек помады, припудривала щеки и запинающимся голосом произносила, уставясь в пол перед собой:

— Может, поцелуешь меня разок?

Вторая подходила поближе, но не осмеливалась взглянуть на губы в красной помаде и на розовые напудренные щеки и бормотала:

— Ну давай.

И целовала, но по большей части промахивалась и клевала в щеку или даже в ухо.

А временами другая, натянув коротенькую юбчонку и подбоченившись, прикрывала глаза и говорила:

— Если бы ты сейчас могла обнять меня и подумать, только подумать: «Я люблю тебя…»

И первая бормотала:

— Ладно.

И дрожащими пальцами вцеплялась в плечи другой старушки.

По большей части это случалось с ними днем, когда лучи полуденного солнца проникали в оконце на крыше, и на их чердаке становилось тепло.

Они никогда толком не знали, как полагается заканчивать подобный поцелуй, и обычно говорили: «Спасибо тебе» или «Это было очень любезно с твоей стороны», и расходились по разные стороны стола.

И пока они так сидели, наступал вечер, и они не произносили ни слова, лишь тогда в полной мере ощущая, насколько сильно они любят друг друга. «Очень, — думали они. — Очень».

Они могли бы сказать друг другу об этом. Но им казалось, что о таких вещах лучше молчать и смаковать переживаемые ощущения в тишине. Смаковать переживаемые ощущения — вот что они находили самой восхитительной вещью на свете.

ДВЕ СТАРУШКИ жили в большом старом доме на краю города.

Прямо над ними жил жалкий-прежалкий старичок, помешавшийся от одиночества. У него был толстый затылок и маленькие глазки с красными, вывернутыми наружу веками.