Дьердь Микеш - Архивы Помпеи

— Мог бы сказать раньше!

— Я намеренно не говорил. Они хотят, чтобы все было естественно, будто мы дома одни.

— Как будет называться фильм?

— Я уже сказал: «Обед-76». Дядюшка Лайош придет?

— Сказал, что придет.

— Прекрасно! Дядюшка Лайош появляется в дверях. На шляпе его болтаются ленточки. В правой руке бутылка вина. Увидев нас, он воскликнет: «Много счастья, боже, дай-ка сему дому и хозяйке!»

— Ты с ума сошел! Почему дядя Лайош будет говорить стихами? Ведь он врач.

— Все равно. Киношники-документалисты будут в восторге. Такую малость дядя Лайош может ради нас сделать. И пусть все видят, как мы принимаем гостей!

— Для этого нужны деньги.

— Завтра утром получишь деньги. Когда придут киношники. Я отсчитаю тебе сотенные прямо в руки. Зрители увидят и мои руки. Некрасивые, правда, но трудовые. Вблизи. Киношники-документалисты любят снимать руки.

— Сколько же ты решил потратить на этот вечер?

— Об этом не беспокойся! Я не желаю, чтобы нас ославили. Пусть все видят, каково гостеприимство 76 года! Петь умеешь?

— Почему ты об этом спрашиваешь?

— Хорошо бы ты спела в кухне над бурлящими котелками. У тебя есть ситцевый платок в горошек?

— Нет.

— Жаль! Ситцевый платок в горошек очень хорошо смотрится. Ты будешь хлопотать в кухне, а дядюшка Лайош высоко поднимет бутылку с вином и закричит: «Стол накрыт, зовут к обеду вкусных кушаний отведать. Ох, какая здесь еда, не попробовать — беда! Золотой бульон сверкает, гости ложки поднимают…»

Жена Верпелети озабоченно глядела перед собой.

— Что с тобой? — спросил муж.

— Сколько нас будет вместе с киношниками?

— Понятия не имею! Они не сказали. Тетю Эмилию ты позвала?

— Позвала, но…

— Блестяще! Тетя Эмилия расскажет, каким был обед в 1924 году. Тогда в доме и хлеб-то не всегда бывал. А после окончания интервью с тетей Эмилией дядюшка Лайош высоко поднимет бутылку вина и скажет…

— Ничего он не скажет! — закричала жена Верпелети. — И прими к сведению, что никаких гостей завтра здесь не будет! А если кто и придет, я так его турну, Что…

— Хорошо, — пожал плечами муж. — Как хочешь! Я поговорю с киношниками. Правда, разговор будет мучительным, неприятным, но что делать?..

— Завтра нас даже дома не будет. Мы пойдем к Фланцам. Они давно нас зовут.

Верпелети кивнул и подошел к телефону.

— Прошу Зебегеня Фланца. Привет! Это Верпелети. Скажи, что вы делаете завтра? Мы хотели к вам заскочить… Хорошо… Привет!

— Что он сказал?

— Сказал, чтобы мы приходили. Завтра вечером их будут записывать для радио. Название программы «В гостях у семьи Фланц».

Прочитав об этом в газете, я знал, что мне надо делать. Я должен пойти к Верпелети. Нас связывает старая дружба. В трудные часы мой долг — быть возле него.

В заметке было написано: «Директора ресторана «Золотая собака» присудили к штрафу за то, что в находящемся под его руководством предприятии общественного питания разбавляли водой коньяк и подавали посетителям порции меньше предписанных правилами».

Я представил себе, что он сейчас чувствует. Его имя упомянуто прессой в заметке о жуликах! Бедный, заблудший парень! Несомненно, полубезумный и небритый, он блуждает сейчас где- то, не желая попадаться людям на глаза. Его гонят, преследуют угрызения совести. А он, бедняга, идет, бредет, бежит, не обращая ни на что внимания…

Я обязан сейчас же поговорить с ним! Набрал номер его домашнего телефона, попросил позвать моего друга. Приятный женский голос ответил, что его нет дома.

— Вы не знаете, где он?

— Не знаю.

Просто фантастично, до чего равнодушны люди! Быть может, именно сейчас, в эти минуты, он подводит итог своей жизни: где он ошибся, что толкнуло его по наклонной плоскости, на которой уже нельзя было остановиться. Я видел перед собой Верпелети, стоящего на берегу Дуная и смотрящего на воду, темно-зеленую, мутную воду. Отто, не надо!..

Нужно что-то предпринять! Я набрал номер треста ресторанов.

— Позовите, пожалуйста, Отто Верпелети.

— Его нет.

— Когда он придет?

— Он был, но ушел.

— Не знаете, куда?

— Не знаем.

А зачем им знать? О, это равнодушие! Неужели мы никогда не изменимся? Был, но ушел. Быть может, туда, откуда нет возврата. Его назвали в газете жуликом, и этот позор он не мог перенести. Да и как теперь смотреть в глаза жене, детям? Безусловно, он не спал ночь, метался в бессоннице по кровати, а сейчас, усталый и сломленный, бродит там, где не видно людей. Может, ищет сук покрепче, на котором… Отто, не надо! Ты еще выберешься на истинный путь!

Дрожащей рукой я набрал номер ресторана.

— Алло! Ресторан «Золотая собака»? Прошу Отто Верпелети!

— Сию минуточку!

Наконец я его поймал!

.— Отто, это ты? Я сейчас же буду у тебя. Обещай, что ты никуда не уйдешь и ничего не сделаешь! Обещаешь? Мне необходимо с тобой поговорить!

Я сел в такси, чтобы поскорее добраться до него. В матине снова перечитал заметку. Что он ощутил, когда увидел свое имя? Вероятно, побледнел, газета выпала у него из рук, и ему пришлось за что-то ухватиться, иначе он грохнулся бы. Потом он посмотрел в зеркало и с омерзением отвернулся, увидев отражение жулика. А затем, когда я ему позвонил, он понял, что я все знаю.

и подошел к домашней аптечке поискать успокоительное лекарство, потому что сердце забилось… Господи, уж не решил ли он отравиться?

Наконец я приехал. Ворвался к нему и крикнул:

— Отто, не надо! Не делай глупостей! Еще не поздно!

— Ты о чем?

— Я прочел в газете. Я все знаю!

Верпелети махнул рукой.

— Из-за этого ты взволновался? Напрасно. Я уже уплатил штраф…

В этот момент я упал в обморок. Волнение, тревога совершенно вымотали меня. Когда я пришел в себя, Верпелети заставил меня выпить рюмку коньяка.

Он был разбавлен водой.

Я дважды смотрел одну пьесу.

Сначала в театре, потом дома, по телевидению.

В театре, говоря откровенно, пьеса мне не понравилась. Весьма не понравилась. А вот по телевизору было не так уж плохо.

Это заставило меня задуматься: что тому причиной? В спектакле ничего не изменилось — те же актеры произносили тот же текст на сцене того же театра.

Так в чем же тут дело?

Потом я догадался.

Да, та же самая пьеса, но когда ее смотришь дома, сидя в кресле, развалившись и покуривая, думая о Ковачах, которые отдали за два театральных билета шестьдесят форинтов, не так уж это плохо…

Та же самая пьеса, но когда дома сидишь в кресле, покуриваешь после хорошего ужина, думая о Ковачах, которые отдали за билеты шестьдесят форинтов и вдобавок, возвращаясь домой, промокли под дождем до нитки, — ах, это — блаженство!..

Та же пьеса дома, когда можно встать с кресла, погулять по квартире, потягиваясь до хруста в костях, почесываясь, — эх, хорошо!