Герман Дробиз - Вот в чем фокус

Во-вторых, у меня свои интересы, и пора бы это учитывать. О том, что в Швейцарии пенсионер склеил из спичек макет Эйфелевой башни, мне сообщили семь газет и две программы радио. Зачем мне это нужно? Пусть лучше меня проинформируют, куда делись спички в нашем магазине. По дворам горят костры, поддержи­вая огонь для курящих, но уже замечены неизвестные люди, которые коптят рыбу и окорока.

Вчера по телевидению показали всемирный конгресс мэров. Три тысячи мэров. Мне столько не надо! По­кажите одного, покажите мне председателя нашего гор­совета, я его никогда не видел. Говорят, интересный че­ловек. А если ему некогда, покажите ему меня, он меня тоже не видел. Может быть, ему интересно: что за люди живут у него в городе?

В «Очевидном-невероятном» мне показали мю-мезоны, у которых не хватает хрю-трезонов, и все-таки они вертятся. Я этого все равно не понял! Я им написал: «Объясните что-нибудь более очевидное. Например, по­чему бутылки из-под молока не надо мыть, они сразу чистые? Это же невероятно!»

Спрашивается: что же нужно лично мне? Отвечаю: нужна информация, непосредственно касающаяся меня, моей семьи, моей работы. Кто меня проинформирует: любит ли меня жена, уважают ли дети? Каждый день включаю радио — об этом ни слова. Жутко интересуюсь, пойду ли на повышение, как пятый год обещают? Каж­дый день открываю газеты — об этом ни гугу.

Зимой у меня в гардеробе свистнули шапку. Выз­вал милицию. Проинформируйте, кто это сделал. Не зна­ем. Найдите. Не можем, у нас не хватает людей. Хорошо, сообщите через газету: у такого-то свистнули шапку, милиция данными о преступнике не располагает. «То­варищ, это несерьезно». Несерьезно? А почему в газете напечатано, что из замка барона Гильденбрунского, что в Сан-Марино, похищена уникальная коллекция ры­царских подвязок? Полиция заявила, что не распола­гает никакой информацией о преступниках. Значит, нашим читателям урон барона важней моего урона?

А между тем если бы напечатали на весь город, что у меня свистнули шапку, а найти не могут и не смогут никогда — клянусь, я после этого прекрасно рабо­тал бы и с оптимизмом глядел в будущее, хоть и с не покрытой в мороз головой. Потому что оптимист — это хорошо информированный человек. Даже если он инфор­мирован, что его не любят, не ценят, не повысят, что ему не найдут, не достанут, не продадут,— главное, что он это знает.

И если он знает главное, тогда, коли уж так хо­чется, сообщайте ему о наводнениях и похищениях века — у него это, влетя в одно ухо, вылетит в дру­гое, не нанеся ни малейшего ущерба производительно­сти его труда.

— Не знаю, как вам представиться. Вообще-то я — ребенок. Только не знаю чей. Не знаю даже, мальчик я или девочка. Потому что я еще не родился. Все как-то не получается. Не везет...

Вот, помню, собрался я появиться у одних. Чудесная пара. Студенты. Он в своем общежитии, она — в своем. Все по подъездам целовались. Когда целуются в подъ­ездах, до меня уже недалеко. Но и не близко. Им бы, чудакам, пойти в райисполком и сказать: «Здрасьте! Мы очень любим друг друга! И очень хотим ребенка. Дайте нам, пожалуйста, квартиру!» И им наверняка бы тоже сказали: «Здрасьте!»

Вот следующая пара, у которой я собрался появить­ся, эти — дело другое. Эти сразу решили: сначала квар­тира. Потом дача. Потом машина. И вот уж тогда...

И как только они всего этого добились, сразу пошли к врачу. И врач им сразу сказал: «Бабуся! Дедуся! Противопоказаний к уходу за внуками не имеете!»

Помню еще одну пару. Там вопрос стоял так: или я, или собака. Вопрос был решен в пользу животного. Потому что я еще буду неизвестно какой, а собака уже с медалями. И потом они боялись, а вдруг я вы­расту нервный, как мама? Или дерганый, как папа? А собака была абсолютно нормальная. Вот только не давала включать телевизор. Ее однажды артист Леон­тьев напугал, и она решила: когда ни включить теле­визор — всегда будет Леонтьев. А так — нормальная собака. Единственная странность: не разрешала медали с себя снимать. Так и спала, в медалях. И поперек кровати. Они ее, конечно, просили ложиться вдоль, но доги, как известно, очень упрямые. Лежали они как-то втроем, все поперек... Муж стонет, дог храпит, медали брякают, а жена говорит: «Представляешь, еще бы и ребенок был. Ужас!»

А однажды я в Средней Азии... едва не появился. Там с этим быстро. Главное — свадьбу сыграть. И вот уже все, казалось, было готово. И жених согласен, и родители невесты. Уже и помещение под свадьбу нашли. Колхозный стадион. И буквально из-за пустяка не дого­ворились. Жених стадо баранов пригнал — калым. От­сталый обычай. Во всей торговле новые методы: кре­дит, рассрочка, а невест по-прежнему за полную стои­мость покупают. И вот родители сто баранов требуют, а жених уперся: девяносто.

— Как тебе не стыдно! Мы тебе не что-нибудь даем! У нее диплом отличницы, это ценить надо?

— А у меня какой диплом? Я кандидат исторических наук, я по калыму диссертацию защитил, а вы мне баранов считать будете?

Что еще вспомнить? Несколько раз в мезальянсы по­падал. Мезальянс — это неравный брак: он — инженер, она — проводница. Естественно, ее семья против. Или, наоборот: он — товаровед, она — учительница. Ну, ко­нечно, делается это деликатно. Юношу отводят в сто­рону, говорят: «Видишь, при ней про пересортицу го­ворить неудобно, не поймет. Человек не нашего круга. А где живет? Вот видишь. Нет уж, давай поищем в своем кругу, в своем квадрате, а в идеале — в своем треугольнике. Посмотри, у предместкома какая дочь вымахала — твой человек!»

Но знаете, я бы никогда не начал жаловаться, если бы сейчас не был абсолютно уверен: скоро я появлюсь! Обязательно! Во-первых, никакого мезальянса, оба ин­женеры. И уже поженились. И едут на Север, на строй­ку, где их, представьте, ждет квартира со всеми удоб­ствами. Единственное, чего там еще нет,— телевидения. Но это, если вдуматься, только повышает мои шансы.

Итак, я появлюсь на Севере! Вырасту крепким, за­каленным! Хоккеистом стану! В Москву позовут! А я не поеду. За своих буду играть. Смешно: как же это я уеду от замечательных людей, которые согласились быть мои­ми родителями. Ведь нет большего счастья, чем это. Когда есть кого позвать: «Папа! Мама!» И есть над кем склониться: «Доченька! Сынок!..»

Уважаемая редакция!

К концу двадцатого века люди и механизмы стали проводить вместе слишком много времени, и мы все чаще становимся свидетелями взаимных воздействий че­ловека и техники. Общаясь с людьми, агрегаты и ап­параты перенимают их привычки, образ жизни знакомых им индивидуумов.

Отовсюду поступают тревожные вести.

На выезде с территории предприятия при попытке вывезти ковш шагающего экскаватора был задержан мотоцикл с коляской. На вопрос, зачем ему понадобил­ся ковш, мотоцикл честно ответил, что собирался поме­нять его на барахолке на резиновую прокладку.