Николай Лейкин - Наши за границей

— А куда-же дѣваться? Вѣдь это улица. Онѣ ѣдутъ по свой дѣло.

— Объѣзжай по заднимъ улицамъ. Тутъ прогулка чистой публики, и вдругъ лѣзетъ ломовой. Да еще какой ломовой! На саженныхъ колесахъ и въ тройку лошадей! Нѣтъ, у насъ, въ Петербургѣ, по главнымъ улицамъ этимъ дубинамъ ѣздить не позволяютъ. Колеси по закоулкамъ. Нехороши, братъ Францъ, у васъ насчетъ этого порядки, нехороши, хоть и Берлинъ.

— Но ежели ему нужно. Вѣдь онъ по дѣлу, — опять повторилъ швейцаръ.

— Мало-ли, что нужно! Мало-ли, что по дѣлу! Объѣзжай. Куда ему торопиться! Надъ нимъ не каплетъ. Вѣдь не въ театръ къ началу представленія спѣшитъ.

— Но вѣдь черезъ это доставка товара должна быть дороже.

— То-есть какъ это?

— Да такъ. Ѣхать по прямой путь — онъ сдѣлаетъ больше рейсовъ и можетъ за провозъ взять дешевле! Тутъ экономи, большой экономи.

— Глаша! Слышишь, какъ разсуждаютъ! Вотъ на обухѣ-то рожь молотятъ! — отнесся Николай Ивановичъ къ женѣ.

— Да ужъ извѣстно, нѣмцы. Какъ-же имъ иначе-то разсуждать! — отвѣчала та.

— И зачѣмъ у васъ такія телѣги громадныя, чтобы ихъ въ три и четыре лошади таскать? — дивился Николай Ивановичъ. — У насъ телѣги въ одну лошадь.

— Большія телѣги тоже экономи, — отвѣчая швейцаръ. — Каждой маленькой телѣга въ одна лошадь нужно одинъ извозчикъ, и къ большая телѣга въ три лошадь тоже нужно одинъ человѣкъ. Большая телѣга везетъ столько, сколько везетъ три телѣга, — и вотъ два человѣкъ, два извозчикъ экономи. Эти извозчикъ могутъ работать другое дѣло.

— Ой, ой, ой, какъ разсуждаютъ! Глаша, слышишь?

— Да ужъ слышу, слышу. Дай шляпки-то дамскія мнѣ посмотрѣть.

Глафира Семеновна въ это время остановила около моднаго магазина.

— Вотъ нашъ знаменитый акваріумъ, — указалъ, наконецъ, швейцаръ на подъѣздъ, освѣщенный электричествомъ. — Пожалуйте наверхъ.

— Какъ наверхъ? Да развѣ у васъ акваріумъ-то не садъ? — удивился Нкколай Ивановичъ. — У насъ въ саду.

— Какъ возможно въ саду! Тутъ есть такія рыбы и амфибіенъ, что имъ нужно теплый цонне… теплый климатъ… Вы пальто снимите и отдайте. Будетъ жарко.

— Снимемъ, снимемъ. Ну, поднимайся. Глаша. А я думалъ, Францъ, что у васъ въ акваріумѣ этотъ… какъ его?.. Вотъ что къ намъ-то пріѣзжалъ… Штраусъ, вотъ кто, — вспомнилъ Николай Ивановичъ. — Я думалъ, что у васъ въ акваріумѣ Штраусъ, — продолжалъ онъ.

— Штраусъ на Зоологическій садъ… Тамъ и штраусъ, тамъ и жирафе, тамъ и гиппопотамъ, тамъ и вашъ русскій ейсберъ — ледяной медвѣдь.

Супруги взяли билеты и въ сопровожденіи швейцара вошли въ акваріумъ. Направо и налѣво стеклянные резервуары съ плавающей въ водѣ рыбой. Николай Ивановичъ взглянулъ мелькомъ и сказалъ швейцару:

— Ну, мимо! Чего тутъ простыхъ-то рыбъ разсматривать! Этого добра у насъ въ Петербургѣ въ каждомъ трактирѣ въ садкѣ много плаваетъ. А ты веди къ ученымъ рыбамъ, которыя вотъ музыку-то играютъ.

Швейцаръ покосился на него и повелъ дальше. Показался терраріумъ съ черепахами.

— Вотъ тутъ шильдкрете, — указалъ онъ.

— Черепахи? — заглянула Глафира Семеновна, сморщилась и проговорила:- Фу, какая гадость. Ведите скорѣй насъ къ эстрадѣ-то.

Швейцаръ опять покосился. Онъ недоумѣвалъ, отчего это путешественники пришли въ акваріумъ и ни на что смотрѣть не хотятъ.

— Сейчасъ будутъ знаменитый орангутангъ и горилла, — сказалъ онъ.

— Это, то-есть, обезьяны? — спросила Глафира Семеновна. — Не надо, не надо намъ обезьянъ. Ну, что на нихъ смотрѣть! Эка невидаль! Вы ведите насъ скорѣй къ этому… Какъ вы его назвали-то? Да… Амфибіенъ… Ведите туда, гдѣ этотъ Амфибіенъ играетъ. А здѣсь и публики-то нѣтъ.

— Мадамъ хочетъ амфибіенъ смотрѣть? — улыбнулся швейцаръ. — А вотъ многія дамы не любятъ на амфибіенъ смотрѣть. Вы храбрый дама… Вотъ начинаются амфибіенъ, — указалъ онъ на бассейнъ. — Тутъ крокодиленъ…

Глафира Семеновна такъ и шарахнулась въ сторону, увидавъ выставившуюся изъ воды голову крокодила.

— Тьфу, тьфу, тьфу! — заплевалась она. — И какъ вамъ не стыдно на такую гадость указывать. Мы васъ просимъ, чтобы вы насъ къ Амфибіену вашему вели, а вы, какъ на зло…

— Да вѣдь это амфибіенъ и есть… — началъ было швейцаръ.

— Дальше, дальше, Францъ! Что это въ само дѣлѣ! Тебѣ русскимъ языкомъ говорятъ, что мы не желаемъ этой дряни смотрѣть! — крикнулъ Николай Ивановичъ.

Швейцаръ недоумѣвалъ.

— Мадамъ проситъ амфибіенъ…

— Ну, такъ и веди къ нему! А ты какихъ-то ящерицъ да лягушекъ показываешь.

Сдѣлали еще поворотъ.

— Вотъ, — указалъ швейцаръ.

За стекломъ изъ-подъ камня выставилась громадная змѣя, обвила сукъ дерева и, поднимая голову, открывала пасть. Увидавъ ее, Глафира Семеновна пронзительно взвизгнула и бросилась къ мужу.

— Коля! Голубчикъ! Уведи меня скорѣй!.. Не могу, не могу… Ты знаешь, я змѣй до страсти боюсь… У меня руки, ноги трясутся. Мнѣ дурно можетъ сдѣлаться.

Она вся нервно тряслась. На глазахъ ея показались слезы.

— Херъ Францъ! Да будетъ-ли этому конецъ! Что это за безобразіе! — закричалъ Николай Ивановичъ на швейцара. — Тебѣ русскимъ языкомъ сказано, что не хотимъ мы смотрѣть этой дряни! Тысячу разъ тебя просятъ, чтобы ты насъ на музыку велъ, а ты, чортъ тебя знаетъ, къ чему насъ подводишь!

— На какую музыку? — удивленно спросилъ швейцаръ. — Здѣсь никакой музыки нѣтъ.

— Какъ нѣтъ? Да вѣдь это акваріумъ?!

— Да, акваріумъ, но музыки нѣтъ.

— Какъ-же можетъ быть акваріумъ безъ музыки. Что ты насъ морочишь-то! Вездѣ акваріумъ съ музыкой… Будто мы не понимаемъ! У насъ въ Петербургѣ тоже акваріумъ съ музыкой.

— А у насъ въ Берлинъ безъ музикъ…

— Какъ-же ты раньше говорилъ намъ, что здѣсь музыка, что здѣсь даже ученыя рыбы играютъ, что здѣсь какой-то вашъ нѣмецъ Амфибіенъ оркестромъ дирижируетъ. е

— Никогда я этого, ваше превосходительство, не говорилъ.

— Глаша! И онъ еще мнѣ смѣетъ врать въ глаза!

— Говорили вы, говорили. Мы даже сейчасъ васъ спросили про Штрауса, а вы сказали, что Штраусъ дирижируетъ въ Зоологическомъ саду, здѣсь Амфибіенъ, — подхватила Глафира Семеновна.

— Мадамъ, вы меня не такъ поняли. Никогда я про музыку не говорилъ. Амфибіенъ — звѣри: крокодиленъ, змѣи; штраусъ тоже звѣри — птица.

— Что вы мнѣ про Штрауса-то зубы заговариваете? Штраусъ дирижеръ, капельмейстеръ-музыкантъ, композиторъ. Я сама его вальсы на фортепьянахъ играю.

— Ахъ, да, да… Но тотъ Штраусъ не въ Берлинъ, а въ Вѣнѣ. А я вамъ говорилъ про штраусъ-птица.

— Ну, переплетъ! Нѣтъ, Нѣметчина намъ не ко двору! — прошепталъ Николай Ивановичъ. — Даже и по русски-то говоримъ, такъ другъ друга понять не можемъ. Такъ нѣтъ въ здѣшнемъ акваріумѣ музыки? — спросилъ онъ швейцара.

— Нѣтъ, нѣтъ. Здѣсь звѣри. Амфибіенъ тоже звѣри.

— Никакой музыки нѣтъ?