Марк Твен - Вагнеровская музыка

Этотъ композиторъ, — говорила дама, — произвелъ въ музыкѣ полный переворотъ, онъ похоронилъ всѣхъ прежнихъ композиторовъ одного за другимъ; по ея убѣжденію, разница между операми Вагнера и всякими другими заключается, главнымъ образомъ, въ томъ, что у Вагнера не проскальзываютъ тамъ и сямъ разрозненныя мелодіи, а всѣ оперы, съ перваго же звука, заключаютъ въ себѣ одну нераздѣльную мелодію. Я былъ, крайне удивленъ этимъ и возразилъ, что прослушалъ одно изъ его произведеній, но, кромѣ свадебнаго марша, музыки въ немъ не замѣтилъ. На это она мнѣ посовѣтовала прослушать «Лоэнгрина» еще нѣсколько разъ подъ-рядъ, и тогда, съ теченіемъ времени, я, навѣрное, уловлю эту безконечную мелодію. У меня чуть было не сорвался съ языка вопросъ, возьмется-ли она убѣдить человѣка въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ упражняться въ пересиливаніи зубной боли съ тѣмъ, чтобы въ концѣ концовъ найти въ этой боли наслажденіе, но я воздержался отъ этого замѣчанія…

Дама говорила также о первомъ тенорѣ, котораго она слышала въ предшествующій вечеръ въ одной изъ Вагнеровскихъ оперъ. Она расточала ему похвалы, превозносила его давно установившуюся славу и перечисляла многочисленныя награды, которыхъ онъ удостоился при всѣхъ почти княжескихъ дворахъ Германіи. Это меня вновь поразило. Я присутствовалъ на этомъ представленіи (точнѣе говоря: меня замѣщалъ мой товарищъ по путешествію) и имѣлъ самыя точныя свѣдѣнія. Поэтому я возразилъ:

— Но, сударыня! Мой замѣститель убѣдился собственными ушами, что вашъ теноръ не поетъ, а только визжитъ и воетъ, какъ гіена.

— Это правда, — согласилась она, — теперь онъ уже больше не можетъ пѣть: нѣсколько лѣтъ тому назадъ у него окончательно пропалъ голосъ, но прежде онъ пѣлъ божественно!.. Поэтому и до сихъ поръ, каждый разъ, когда онъ выступаетъ, театръ едва вмѣщаетъ всѣхъ желающихъ его послушать. Да, да! клянусь вамъ, голосъ его звучалъ великолѣпно въ прежнее время! Это открыло мнѣ симатичную характерную черту нѣмцевъ, заслуживающую общаго признанія. По ту сторону океана мы далеко не такъ великодушны. Если у насъ пѣвецъ потерялъ голосъ или у танцора ампутировали обѣ ноги, то уже и тотъ, ни другой не могутъ болѣе разсчитывать на признательность публики. Между тѣмъ нѣмцы, по моимъ тщательнымъ наблюденіямъ (я былъ въ оперѣ три раза: разъ въ Ганноверѣ, разъ въ Маннгеймѣ и разъ въ Мюнхенѣ, гдѣ меня замѣщалъ мой товарищъ), съ наибольшимъ восторгомъ слушаютъ тѣхъ именно пѣвцовъ, которые уже не могутъ пѣть.

Я отнюдь не преувеличиваю. Въ Гейдельбергѣ весь городъ уже за недѣлю впередъ восторгался толстымъ теноромъ, который пѣлъ тогда въ Маннгеймѣ. А между тѣмъ звуки его голоса были весьма подозрительны, нѣчто въ родѣ тѣхъ, какіе получаются, когда кто-нибудь начинаетъ водить гвоздемъ по оконному стему. Гейдельбергцы отлично знали это, но въ прежнія времена, говорили они, онъ пѣлъ такъ божественно, какъ никто! Тоже самое было и въ Ганноверѣ. Господинъ, съ которымъ я былъ тамъ, въ оперѣ, положительно сіялъ отъ восторга.

Онъ мнѣ говорилъ:

— Вы увидите великаго человѣка, слава котораго обошла всю Германію. Онъ получаетъ пенсію отъ Правительства и обязанъ пѣть только дважды въ годъ. Если бы онъ не захотѣлъ этого сдѣлать, то лишается пенсіи.

Когда же я услышалъ этого почтеннаго тенора, то былъ очень смущенъ. Если бы онъ пѣлъ подъ прикрытіемъ зонтика, то я бы навѣрное подумалъ, что ему въ это время рѣжутъ горло. Я удивленно взглянулъ на моего знакомаго; на лицѣ его было написано восхищеніе, а глаза горѣли экстазомъ. Когда занавѣсъ упалъ, поднялась цѣлая буря апплодисментовъ, несмолкавшихъ до тѣхъ-поръ, пока бывшій теноръ трижды не вышелъ на сцену и съ чувствомъ достоинства раскланялся съ публикой. Мой пріятель апплодировалъ до того, что на лбу у него выступилъ потъ.

Я сказалъ:

— Извините за вопросъ, но развѣ вы называете это — пѣніемъ?

— О, нѣтъ, Боже мой, совсѣмъ нѣтъ, — зато 25 лѣтъ тому назадъ, вотъ тогда онъ дѣйствительно пѣлъ… Теперь уже онъ не поетъ, а только рычитъ. Это похоже на то, какъ если кто-нибудь нечаянно наступитъ кошкѣ на хвостъ, но!..

Мы считаемъ нѣмцевъ вообще очень спокойнымъ флегматическимъ народомъ, — но мы жестоко ошибаемся. Они восторженны, страстны и готовы отдаться впечатлѣнію минуты. Ихъ также легко заставить плакать, какъ и смѣяться. Ихъ преданность непоколебима, и кого они разъ сердечно полюбятъ, тѣмъ никогда не перестанутъ восхищаться и никогда не устанутъ превозносить его. Въ сравненіи съ ними мы, Американцы, слишкомъ холодны и сдержанны.

1896