Аркадий Аверченко - Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова

Демонстрируетъ въ клиникахъ двухъ голыхъ паціентокъ… Кельнерши или въ этомъ родѣ… Неприличная болѣзнь, знаки на тѣлѣ… Стыдно, — лица, какъ водится, закрыты салфетками… Юноша разсказывалъ, повидимому, въ сотый разъ, не волновался и говорилъ отрывисто.

— Съ салфетками все таки легче… Студенты, помощники… А. въ дурномъ настроеніи, хочется на чемъ нибудь сорвать злость. Сдергиваетъ салфетку съ одной, бросаетъ. Та только охнула — летитъ вся красная, глаза закрыла… Схватываетъ другую салфетку — не тутъ то было. Дѣвица ухватилась и руками, и зубами — ни за что. А. — въ бѣшенствѣ, салфетку рветъ — прямо драка… Старикашка здоровый… Кричитъ: — Нечего, голубушка стыдиться — опоздала. Раньше бы надо было. Вырвалъ салфетку. Дѣвица руками закрылась — руки отдирать сталъ. Да какъ?! По всей койкѣ катаетъ… Крикъ, истерика, дѣвицъ съ койками — вонъ…

— А студенты?

— Студенты? Представьте, что не только студенты, даже профессорскіе помощники возмутились — ужъ на что рабы. Ногами зашаркали — это такъ принято. А. посмотрѣлъ, погрозилъ закрыть клинику и ушелъ — разгнѣвался.

— Тѣмъ и кончилось?

Юноша мефистофельски оскалилъ длинные желтые зубы.

— Не совсѣмъ. Студенты рѣшили устроить А. кошачій концертъ, подъ окнами, но — не состоялся. Совѣтъ постановилъ, закрыть, коли что, университетъ, а всѣхъ русскихъ выгнать. Это здѣсь — вродѣ первой помощи… Такъ… Студенты собрали сходку и заявили, что они вовсе не въ претензіи на А. и — не просить же, на самомъ дѣлѣ профессору прошения у какихъ то кельнершъ. Что же касается шарканія ногами, то виноваты въ этомъ вѣчно и всѣмъ недовольные хайбе-руссенъ, скоты — русскіе.

Я посмотрѣлъ на бѣлобрысаго представителя этой породы, несомнѣнно недовольнаго своей участью и спросилъ:

— А какъ къ вамъ относятся профессора.

— Средне, — отвѣтилъ онъ саркастически. — Общее мнѣніе довольно удачно формулировано однимъ изъ профессоровъ такъ: «Нашихъ студентовъ слѣдуетъ во что бы то ни стало оберегать отъ вліянія этого, во многихъ отношеніяхъ, интереснаго, но слишкомъ… экзотическаго элемента». Это — вообще. А въ частности, профессоръ Р. не такъ давно поколотилъ и выбросилъ изъ аудиторіи одного экзотическаго юношу за то, что тотъ собирался его послушать, не внеся платы за лекцію… Профессоръ Ф. подивился терпѣнію Р., всѣ сообща объявили Ф. благодарность за энергичныя дѣйствія, а экзотическаго юношу вышибли изъ университета… А вотъ еще…

— Нѣтъ ужъ довольно, — попросилъ я. — Поговоримъ о другомъ, повеселѣе.

— Повеселѣе? — задумчиво переспросилъ онъ. — Разсказать, развѣ, какъ здѣсь, на лекціяхъ студенты забавляются?.. Воробья недавно у химика выпустили… Кошку…

— Еще веселѣе, — жалобно сказалъ я, испуганный мрачнымъ, насмѣшливымъ выраженіемъ его глазъ.

Повидимому, юноша былъ отравленъ до самой сердцевины, какъ стебель какого нибудь ядовитаго растенія. Его волосы стали похожими на забытую въ химическомъ шкапчикѣ паклю, на кончикѣ носа выступила ядовитая капля.

— Прекрасно, — согласился онъ. — Вы… не соціалъ-демократъ? Нѣтъ? Ну, все равно. Я, было, вамъ про первое мая разсказать хотѣлъ… Пролетарии всѣхъ странъ соединяйтесь!..

— Первое мая?! — вскричалъ я. — Великолѣпно! Что можетъ быть прекраснѣе и радостнѣе этого праздника труда?! Когда люди разныхъ профессій, возрастовъ и сословій идутъ нога въ ногу, обнявшись, какъ братья, воины единой могучей рати…

— Словомъ пролетаріи всѣхъ странъ соединяйтесь!.. — съ глубокой и грустной ироніей, подсказалъ отравленный юноша.

Мое сердце начало щемить.

— Кажется скоро уже — станція? — робко спросилъ я.

— Скоро… Стало быть — пролетаріи всѣхъ странъ соединяйтесь? Такъ, что ли?.. Хорошо… За два дня до прекраснаго праздника труда въ читальнѣ вывѣсили объявленіе. Просимъ — де, господъ русскихъ участія въ шествіи не принимать, потому что ходятъ они не въ ногу, поютъ плохо и вообще… элементъ безпокойный…

Мнѣ стало казаться, что воздухъ наполняется ядовитыми испареньями. Я вспомнилъ стихотвореніе «Анчаръ».

— Вносятъ безпорядокъ! Какъ не вноситъ?! Идетъ этихъ идіотовъ видимо, невидимо… Азъ, — два! азъ, — два! лѣвой-правой! лѣвой-правой!.. Зонты черезъ плечо — съ дозволенія начальства. Цвѣты, ленточки, впереди — пиво… Азъ-два!.. А тутъ эти, прости Господи — отречемся отъ стараго міра. Поютъ скверно, идутъ въ разбродъ, кучка маленькая… Никому не нужны… По грязи топчутся… Эхъ!..

Кажется онъ естественно умолкъ. Подошли къ станціи.

— Вы въ Цюрихъ? — спросилъ юноша.

— Въ Цюрихъ.

— А потомъ въ Россію? Пожили бы здѣсь — у васъ чихнуть лишній разъ не позволяютъ… Право.

— А развѣ вамъ это здѣсь хочется? — спросилъ я.

Отравленный юноша не отвѣтилъ.

Когда я садился въ вагонъ, онъ скороговоркой проговорилъ:

— На Рейнскій водопадъ совѣтую ѣхать безъ провизіи — тамъ недорого. Меня тамъ въ прошломъ году чуть живымъ не заѣли, особенно старуха. Закуску, дескать, изъ чужого кантона привезъ — нашему раззореніе. Нищіе — русскіе! Издѣваются…

Поѣздъ тронулся.

— Прощайте, — поклонился я.

— Прямо бѣсились отъ жадности, — крикнулъ въ отвѣтъ юноша.

— Прощайте!

Онъ поставилъ рупоръ:

— Жадные, говорю, окаянные… Деньги, деньги…

Больше я его не слышалъ.

Поѣздъ шелъ медленно, останавливаясь на каждой станціи, чтобы принять нѣсколько пьяныхъ швейцарцевъ.

Они фальшиво пѣли, кричали, обнимали послушныхъ женщинъ, отъ души веселились. Нескладные, темные, забытые и идіоты — равноправные любимые дѣти труда, денегъ и алкоголя.

Я послушался отравленнаго бѣлобрысаго юноши и пошелъ на Рейнскій водопадъ безъ закуски. Все было чисто, дешево и удобно. Вечеромъ его освещали цвѣтными огнями.

Я смотрѣлъ на водопадъ, на эту панику брызгъ и пѣны, слушалъ грохотъ и ревъ обезумѣвшей, свергающейся въ пропасть воды… Водопадъ…

Мнѣ стало жаль его. Несчастнаго, все еще могуче-прекраснаго, юродиваго старика.

Онъ по прежнему думалъ, что наводитъ священный ужасъ, метался, трясъ бородой, не замѣчая, что его давно показываютъ за франкъ съ персоны, играютъ зайчиками на его носу, вплетаютъ ленточки въ старые сумасшедшіе волосы и ткутъ изъ нихъ кухонныя полотенца.

За это ему обезпечена квартира и столъ. Честный старикъ и хорошій работникъ.

Онъ вошелъ съ ней подъ руку — довольная супружеская чета.

Снялъ шляпу и передалъ ей. Снялъ пальто и передалъ также ей. И палку. Все передалъ ей, вѣрной подругѣ жизни.

Сѣлъ и спросилъ пива, предоставивъ ей полную свободу.

Онъ ей вѣритъ.

Швейцарская идиллія.