Елена Лактионова - Вот пришел папаша Зю…

Валентина Ивановна искусно провела делегацию по заставленному шкафами и всевозможным хламом коридору — как опытный лоцман судно между рифами — и столкнулась с не менее многочисленной толпой жильцов, любопытно взирающих на прибывших.

— Ордер на комнату! — подняла Валентина Ивановна над собой документ, как парламентёр белый флаг, понимая, что без него их не пустили бы даже на порог квартиры.

— Это к Вовчику, — глубокомысленно изрёк Софокл, куда-то юркнул, поскребся и зашептал в приоткрывшуюся дверь.

Через несколько минут к делегации вышел местный пахан Вовчик Железо в майке, заправленной кое-где в брюки.

— У нас ордер на комнату! — объявила ему Валентина Ивановна, потрясая своим стягом.

Вовчик Железо окинул оценивающим взглядом «дамочку», не спеша взял протянутый ему ордер и стал внимательно его изучать.

В это время обитатели квартиры вдоволь пялились на вновьприбывших: странным образом они казались им как будто знакомыми. Дело в том, что ни газет, ни журналов из-за их дороговизны в этой квартире, за исключением, может быть, Хариты Игнатьевны, не покупали и не читали, телевизор не смотрели: у Ниловны он сломался много лет назад и ей не на что было его починить, Серёгиной смотреть было совершенно некогда, Софокл свой «ящик» давно пропил, а у Ольги и Ирины телевизора не было принципиально — они были духовные и читали книжки. Поэтому семью Ёлкина в лицо не знали, а о распоряжениях нового президента относительно прежнего не слышали. Только мадам иронично-удивлённо оглядывала экс-царствующее семейство, дымя сигареткой.

Чук и Гек, толкаясь и перешёптываясь, нагло рассматривали Бориса Ёлкина-младшего в аккуратном костюмчике, а тот, в свою очередь, бросал высокомерные взгляды на эту оборванную «мелюзгу».

Наконец Вовчик Железо вернул ордер «дамочке», снова скользнув взглядом по её формам в обтягивающем брючном костюме — такие были в его вкусе, — блеснул фиксой и дал резолюцию:

— Железно! — Потом, обращаясь к жильцам, саркастически спросил: — Ну что, братва, приютим у себя бывшего президента Российской Фэдэрации Бориса Николаевича Ёлкина?

Жильцы возбудились и заахали. Чук присвистнул, а Гек нахально гаркнул:

— Голосуй или проиграешь!

— В нашей квартире, между прочим, за вас никто не голосовал, — строго сказала Серёгина.

Вовчик достал из кармана брюк ключ и открыл в коридоре одну из дверей, много лет назад выкрашенную белой краской.

Валентина Ивановна, заглянув в комнату, объявила:

— У нас пятьдесят четыре метра!

У невозмутимого Вовчика поднялась бровь. Он ещё раз глянул в ордер, подошёл к соседней двухстворчатой двери и толкнул ногой незапертую створку:

— Тогда тут все ваши нары.

Первой вошла в комнату Татьяна.

— Что это?! — удивлённо воскликнула она.

Жильцы ещё больше заволновались и засуетились, устроив в тесном коридоре маленькое столпотворение. Дело в том, что из-за своего непомерного метража эта комната долгое время пустовала и служила жильцам подсобным помещением — в ней сушили бельё.

Всё семейство Ёлкиных-Доченко влилось в комнату, желая взглянуть на своё будущее жилище.

— Эт чё, у вас тут прачечная, что ли, понимаешь? — от перспективы жить в прачечной даже подавленный Борис Николаевич пришёл в себя.

— Только сушилка, Борис Николаевич, — крайне любезно констатировала факт Харита Игнатьевна.

Вовчик Железо кивком головы дал распоряжение жильцам:

— Убрать!

Женщины бросились к веревкам спасать своё бельё.

— Выходит, вам эти хоромы достались? — заискивающе пропела Ниловна, семеня мимо своих будущих соседей.

— Ма, неужели мы будем здесь жить? — оторопело поинтересовался Борис Ёлкин-младший.

— Это ненадолго, Боря, — стараясь утешить сына, прошептала ему на ухо Татьяна. Но сама уже ни в чём не была уверена.

Тем временем женщины срывали с веревок свои выстиранные пожитки, толкаясь и переругиваясь.

— Это моя простыня! — кричала Ниловна, вырывая простынку из рук Серёгиной. — Прижухать хочешь?

— Очумела никак? Вон весь угол-то утюгом сожженный. Моя это простыня! — доказывала Серёгина.

— Не утюг это, а ржавчина! — не унималась Ниловна. — Бак у меня ржавый: кипятила, вот и пригорела она у меня. Моя это простыня!

— Как же, держи карман! Её это простыня! Губу раскатала на чужое добро, — окончательно завладела спорным имуществом Серёгина.

— Подавись моей простынью! — пожелала Ниловна, понимая, что потерпела поражение. — Век тебе на ней одной спать, мужика не знать.

— Фу, дура старая!

— А ты дура молодая!

Мимо них, скорбно поджав губы и закатив глаза, прошествовали сёстры: в каких ужасных условиях они вынуждены существовать!

Постепенно «хоромы», освобождаясь от белья, верёвок, сломанной мебели и прочего хлама, преображались, превращаясь в более-менее благообразную огромную комнату с тремя окнами, правда, больше похожую на спортзал. Наина Иосифовна уже мысленно прикидывала, как в ней разместить мебель и разместиться самим.

Валентина Ивановна, решив, что её миссия окончена, пожелала новосёлам удачно обустроиться на новом месте и распрощалась.

Тем временем Наина Иосифовна с дочерью прошли смотреть кухню. По стенам кухни и коридора, тянулись ядовитые тёмно-зелёные панели, — видно, другой краски у жилконторы не водилось. Впрочем, потолок и остальная часть стены были так закопчены, что панели различались с трудом. В одном месте потолка отвалился огромный кусок штукатурки, обнажая дранку. По стенам стояли три газовые плиты, покрытые слоем жира, а трубы и провода были мохнатыми от многолетней копоти. В центре кухни кучковались разношерстные деревянные столы, с потолка свисала тусклая лампочка с чёрной от мух липучкой, а по стенам были развешены посудные полки с алюминиевыми коричневыми кастрюлями. По столам и плитам вольготно паслись стада тараканов.

Были также осмотрены ванная комната со скользкими, как в гроте, стенами, разбитая ванна, чёрно-серая внутри, и туалет, напоминающий привокзальный в захолустном городке.

Весь коридор был заставлен шкафами всевозможных времён. Тут были шкафы 40-50-х годов, основательные и неподъёмные, как та эпоха: их вынесли в коридор, приобретя более современные. Были шкафы современные, приобретённые по случаю ещё в застойные времена, в надежде на лучшую жизнь — то есть отдельную квартиру. Сначала эти шкафы тщательно береглись, оборачивались покрывалами, чтобы не поцарапалась полировка. Со временем, когда надежды на лучшую жизнь таяли, терялась и ценность шкафов. Покрывала снимались, шкафами начинали пользоваться. Порой эти шкафы ненавиделись, как виновники несбывшихся надежд. Потом они превратились в неотъемлемую часть коммунального коридора, как встроенная мебель.