Михаил Бару - Один человек

Церковь маленькая, сельская. Собственно, это даже не церковь, а только колокольня. Больше ничего не сохранили. Внутри колокольни и проходит служба. Стены и потолок после недавнего ремонта ещё не расписанные, белые — как после болезни. Прихожан мало — три пожилых женщины, женщина лет тридцати и девочка лет двенадцати. Наверное, мать с дочкой. Они — певчие и стоят наверху, на крошечных хорах из свежеструганного, ещё некрашеного дерева. Батюшка молоденький, субтильный, в очках с тонкой оправой. У него, однако, бас, и его «аминь» — полновесный, незыблемый и даже гранитный. У певчих, напротив, «аминь» выходит хрустальный и аквамариновый. Девочка поёт, прижимая к груди плюшевую обезьянку из мультфильма про тридцать восемь попугаев. Когда случаются перерывы в пении, она отрывает от себя обезьянку заглядывает ей в глаза, гладит по голове и что-то беззвучно шепчет. Просит вести себя тихо. Обезьянка хоть и молчит, но корчит рожицы. Девочка зажимает себе рот ладошкой, чтобы не рассмеяться. Херувимская песнь, увитая ленточками тёплого дыма от свечей, тянется вверх, к электрическим лампочкам люстры, выше, выше и там истаивает.

Если едешь в сельском автобусе, то можно попросить шофёра: «Командир, останови у тропинки через поле подсолнухов». И он остановит. Он знает у какой. Это вам не следующая станция «Тургеневская», платформа справа. И утром, над проснувшейся Окой, такая дымка, как будто надышали на зеркало перед тем, как протереть. И когда идёшь по деревне, на тебя из палисадника покосившегося дома под зелёной крышей зевает рыжая собака и смотрят во все лепестки розовощёкие георгины и тонконогие гладиолусы. И в пустой прохладной церкви старушка говорит: «Ты, милок, свечку свою ставь поближе к образу — вон сколько мест свободных, а ты с краю»… И оплавляет нижний конец свечи, чтобы прямее стояла в подсвечнике. И кресты разросшегося кладбища целятся на березовую рощицу неподалёку. И на портрете отца, на памятнике, сидит какой-то прозрачный мотылёк, прямо на галстуке. И отец его не смахнёт.

Ближе к вечеру, стоит только ветру подуть, — весь воздух в золотом берёзовом и липовом шитье. И кузнечики поют так пронзительно, точно хор пленных иудеев из «Набукко». И Ока еще течёт, но уже впадает в небо. А в нём только тонкий белый шрам от самолёта. И больше ничего.

Мы веками жили в старой доброй Европе, глазея с галерки то на римские заговоры, то на крестовые походы, и совершенно не подозревали о существовании за морем одного небольшого, но гордого континента… Но вот Колумб поплыл и приплыл, хоть не туда, куда собирался, и ватаги искателей приключений ринулись через океан по протоптанной, простите оксюморон, дорожке, и на тамошней контурной карте стало появляться всё больше канцелярских штампов «Америка. Открыто».

А к началу двадцатого века подтянулись и наши соотечественники, и каждый спешил поделиться впечатлениями, кто о «городе жёлтого дьявола», кто о «домах невозможной длины», а время шло, превращаясь из легкого парусника в атомный эсминец, поток информации из-за океана рос, как снежный ком: газеты, книги, фильмы, потом интернет, циклы телепередач «Америка со мной», и как-то само вышло так, что изображение «Чуден Бродвей при тихой погоде» стало нам ближе и привычнее, чем панорама родного садового товарищества в пору уборки картофеля.

Однако и по сей день обозреватели, комментаторы, собственные корреспонденты и независимые источники зачастую притягиваются, как магнитом первой величины, к одному из двух основных полюсов. Для одних характерно истерическое равнение на Звезды и Полосы, восхищённое придыхание в конце предложений, нескончаемые периоды сравнительной риторики «КАК У НИХ» и «как у нас». Другие, клинические нонконформисты, напротив, гневно обличают, судят и подписывают приговор Стране Чистогана, Мировому Жандарму и Самодовольным Американцам.

Взгляд автора, которого я предисловлю, приятно независим от политической и любой другой конъюнктуры.

Кстати, два слова об авторе. Михаил Бару живёт в простом русском городе Пущино-на-Оке и занимается простой русской наукой химией. Кроме того, он — автор нескольких книг стихов и иронических миниатюр, дипломант Всероссийского конкурса хайку и главный редактор интернет-альманаха «Сирано».

Совсем недавно Михаил провел полгода в городе Сан-Диего, где учил аборигенов правильному обращению с химическими реакторами и другим техническим премудростям. А в свободное время не забывал записывать в блокнотик впечатления о своем открытии Америки.

Лирично. Тонко. Иронично. Так кратко можно охарактеризовать стиль книжки, которую вы сейчас держите в руках. При прочтении мне сразу вспомнились очерки Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Одноэтажная Америка». Михаил Бару продолжает традиции классиков, удачно минуя искушения стёбом и морализаторством. Его заметки отличает любопытство путешественника, неожиданный порой взгляд на известные вроде бы вещи и столь приятная нам, читателям, рефлексия.

Колибри, китайская луна, байкеры и влюблённые, американская природа и объявления в русских газетах населяют эту замечательную книжку, при чтении которой вы будете часто улыбаться и, может быть, совсем чуть-чуть грустить.

Это не рассказ о Соединённых Штатах Америки. Это не рассказ о городе Сан-Диего, в котором, так уж получилось, я теперь живу и работаю (честно говоря, рассказ о том, как может получиться не так у российского научного сотрудника, я бы сам с огромным интересом и, что греха таить, завистью послушал). Это не рассказ о том, какие они богатые и бездуховные, а мы бедные и духовные (мне пока не бросилось в глаза ни второе, ни четвёртое, в третье просто отказываюсь верить, а первое… ну, есть такой недостаток у племянников дяди Сэма, но… нам ведь ничего не стоит простить их великодушно, правда?). Тем более это не рассказ о судьбах русской эмиграции (тогда уж надо писать о «Судьбах Русской Эмиграции» или, на худой конец, о «Великой утечке Учёных Мозгов»). Упаси меня господь от подобных эпических полотен. Для них нужны загрунтованные холсты, тяжёлые подрамники, дорогие масляные краски, палитры, огромные мастерские, подмастерья, молоденькие обнажённые натурщицы, которых… которые… терпеть не могут затянувшихся предисловий. И правильно делают.

Все с чего-то начинают осваиваться. Вот и я начал осваивать бывший когда-то диким Запад с покупки самого необходимого — туалетной бумаги. На рулоне написано «Angel Soft». И ведь не врут. Достаточно попробовать, чтобы убедиться. Я понял: наждачная — это «Devil Soft».