Михаил Бару - Один человек

Значит, кобелями затравим — Колькой, Толиком и Мишаней. От этих спасу нет. Эти… А может, и не надо его в лоскуты? Может… Она вдруг широко открыла в темноту глаза и тут же, обмирая от сладкого ужаса, зажмурилась своим мыслям. Дикий мужик совсем не то, что домашний. По закону она его должна живым или мёртвым властям отдать. А ей за это — именную грамотку, подписанную губернаторшей, или даже медальку. У неё этих грамоток полон сундук. Свои-то, домашние, которые на четвереньках, да под плёткой, да привязанные за руки за ноги к кровати, — глаза б на них не смотрели. Вернее, насмотрелись до тошноты. На племя, конечно, годятся, а так, чтобы для удовольствия… никакого от них толку. Так, чтобы под ним истомиться до последней, самой маленькой жилочки… Ольгу даже в пот бросило от крамольных мыслей. Ведь если прознают, что она с диким мужиком путается, — тотчас же в кандалы и в каторжные работы. А перед этим высекут прилюдно. Всем моим мужьям и велят по очереди нагайкой…

Чернота за окном выла ветром, скрипела старыми вязами, мигала неверными огоньками звёзд. Мёрзнущий от холода месяц натянул на себя облако. К несчастью, оно оказалось дырявым, и месяц полз дальше по небу, собирая обрывки облаков. Где-то на дальнем краю усадьбы забрехала спросонок собака.

А если борзых не брать вовсе? Взять только Петеньку, любимого фокстерьера. Собака норная, бесстрашная — если придётся по подземным ходам., взять двуствольный штуцер, с которым ещё мать-покойница на медведя хаживала, сеть попрочнее… Нет, это безумие. Чистое безумие! Узнают, донесут и… Выманить, прострелить ногу чтоб уйти не смог, а потом уж… Но как выманить? Чай не волк — на кусок сырого мяса в капкане не кинется. Третьего дня две девки за хворостом в ближний лес пошли — так одна не вернулась. Увёл он её. Выскочил из зарослей орешника — и заграбастал. Она и пикнуть не успела. Да и как тут пикнешь — сам-то он огромный, косая сажень в плечах. В ручищах сила великая. Глаза огнём так и сверкают. Ольга представила, как он её заграбастывает, как она стонет от сладкой боли в железном кольце его волосатых рук, и снова взмокла.

Но ведь это одной надо идти — без борзых, доезжачих, баб-загонщиц… Несмотря на свои тридцать пять, Ольга была ещё крепкой, ловкой и сильной. На спор одной левой грудью могла любого из своих мужей на обе лопатки положить. Да и чужого… В отставку вышла четыре года назад — как раз после русско-сибирской кампании, в чине бригадирши. Тогда во славу государыни Александры Натальевны крепко потрепали они мужицкого царька всея Сибири Серёгу — и кабы не Уральские горы, не морозы трескучие, то и до столицы его… По совести сказать, и Серёга в долгу не остался — зашёл в тыл и отбил у них обоз с мужьями. Пришлось возвращаться.

А ну как с ним, с диким, придётся в рукопашную? Сама-то она не дрогнет, а вот обмякнуть может. И очень запросто. Ольга даже укусила подушку от досады.

На половичке у двери взвизгнул и шевельнул лапками Петенька — видно, во сне выгонял лису из норы. Небо за окном начало мало-помалу сереть. Ветер угомонился, и было так тихо, что Ольга слышала, как стучат ей в голову мысли о диком мужике. И сам он зовёт её низким, протяжным, точно истома, голосом. И она бежит от него, бежит со всех ног к нему, к его голосу, телу, звериному запаху…

Ольга вскрикнула и проснулась. Стараясь не шуметь, встала с постели, быстро оделась, сняла со стены ружьё, привесила на широкий пояс мешочек с порохом и пулями, охотничий нож, взяла на руки сонного Петеньку и вылезла через окно в парк..

Нет таких праздников, после которых у нашего человека не было бы чувства бездарно проведённого времени. Есть, конечно, и те, которые всё это время провели с пользой — катались на лыжах по асфальту, читали книги, ели овощи и постную говядину, пили кефир и даже пошли на концерт классической музыки. Но это… я не знаю, кто это. Да и кто знает этих людей? Кто их может себе вообразить?

В метро утром лиц никаких не видно — всё маски каменные. Едут и ухом не моргнут. Даже пивом здоровье не поправляют. Такая, стало быть, безнадёга со здоровьем, что обычная терапия бессильна. На работе курят и курят, пьют и пьют кофе, обсуждают нефтяной конфликт с Белоруссией. Что делать — никто толком не знает. Хоть плюнь на всё и начинай работать. Но кто ж в силах приступить?

У одного человека правая рука была очень старая. Гораздо старше его. Однажды он пошёл в музей на экскурсию и увидел там турецкую саблю… Нет, не так. У одного человека была больная печень. Ещё и наполовину выклеванная. Однажды он выпил бутылку водки… Нет, не так. У одного человека был большой мозг. Правда, наполовину выеденный. Однажды он решил им подумать… Нет, не так. У одного человека был острый левый глаз. Правда, наполовину закрытый бельмом. Однажды он посмотрел им в… Нет, не так. У одного человека был., наполовину… а то и больше. Однажды он им попытался… Нет, не так. У одного человека была жена. Она выклевала ему половину печени, выела половину мозга, закрыла наполовину бельмом левый глаз, чтобы не смотрел куда не надо, а потом наполовину… а то и больше. Но человек всё равно пытался.

Перед сном лежал в горчичниках, как лошадь в яблоках, и думал о смерти. Я часто думаю о смерти. Как и все мы. В том смысле, что представляем, как нас везут на орудийном лафете, с ротой почётного караула, орудийным салютом, и во всех центральных газетах некрологи, некрологи, некрологи… Сорок тысяч одних некрологов! Как над гробом рыдает безутешный начальник, как зачитывает приказ о назначении покойного генеральным директором и награждении его посмертно такими орденами и медалями, которые и президенту во сне не приснятся. Как потом выяснится, что покойный, хоть и служил скромным бухгалтером или инженером, на самом деле был секретным космическим разведчиком и зимой брал недельный отпуск за свой счёт, чтобы с соседкой слетать на Марс с целью, о которой нам, простым смертным, запрещено даже догадываться.

Но я так решил о смерти не думать. Сколько можно. Надоело уже. Я вдруг подумал, что если бы завтра и правда пришлось помирать, то оказалось бы… Да ничего особенного и не оказалось. Если что и успел я понастроить, так это планы. И те в лесах. Человек серьёзный и основательный как свою жизнь строит? По кирпичику. Один к другому, один к другому… Глядишь, и стеночка появилась, а за ней и дом в два этажа и с застеклённой верандой, огород… да мало ли что. И на работе сослуживцы в нём души не чают, и выпивает он только по праздникам, и все его любят — и тёща, и жена, и любовница, хоть злые языки и утверждают… но это, конечно, из одной только зависти и болтают. Пусть их. На каждый-то чих не наздравствуешься.