Марк Твен - Как я редактировал сельскохозяйственную газету

«Теперь, когда приближается теплое время и гуси уже начинают метать икру»…

Но тут мой внимательный слушатель подскочил ко мне и, потрясая мне руки, произнес:

— Довольно! Теперь я знаю, что все мой пять чувств находятся при мне: вы прочли все это слово также, как и я. Но, чужестранец, когда я прочел это самое впервые сегодня утром, я сказал себе: никогда, никогда до сих пор я не верил, не смотря на усиленный надзор за мною друзей моих, — но верю теперь, что я действительно сумасшедший. И испустив вой, который вы могли бы услышать за две мили, я бросился вон оттуда с целью лишить кого-нибудь жизни…

Имейте в виду: я сознавал, что все равно, рано или поздно, сделаю это, и потому одинаково успешно могу прямо с этого и начать. Перечитав еще раз некоторые места вашей газеты, дабы окончательно убедиться, я, вслед затем, поджог мой дом и ринулся вперед. Пока-что я успел уже кое-кого искалечить, а одного парня загнал на дерево, откуда, пожалуй, могу и снять его, если он мне понадобится. Но проходя здесь мимо, я подумал, что было бы не лишним переговорить с вами лично, дабы убедиться окончательно. Теперь вы внушили мне полную в себя уверенность, и я говорю вам, что это особенное счастье для того парня, там на дереве. На обратном пути я наверное свернул бы ему шею. До свиданья, сударь, будьте здоровы! Вы сняли с души моей великую тяжесть! Если мой рассудок выдержал испытание посредством ваших сельскохозяйственных статей, то я глубоко убежден, что теперь уже я его никогда не потеряю. Будьте очень здоровы, сударь!

Я почувствовал себя не совсем ловко по отношению к поджогу и к изувеченным персонам, о которых говорил этот субъект, так как не мог не сознавать, что, в известной мере, являюсь сообщником его в этих занятиях; но мысли мои были вдруг прерваны появлением настоящего редактора. Тогда я подумал про себя: «Ну, если бы ты действительно отправился в Египет, как я тебе это советовал, то, вероятно, я успел бы сделать из твоей газеты что-нибудь порядочное. Однако, вот ты уже и вернулся. Собственно говоря, я и сам поджидал тебя».

Выражение лица редактора было печальное, смущенное и безнадежное. Окинув взглядом разгром, произведенный старым господином и обоими молодыми фермерами, он сказал:

— Это печальная история, очень печальная история. Бутыли с растительным маслом, шесть оконных рам, плевательница и два фонаря разбиты вдребезги. Но все это еще сравнительно пустяки. Доброй славе газеты нанесен удар, от которого она, я боюсь, едва-ли когда-нибудь оправится. Да, действительно, никогда еще газета не вызывала такого спроса, никогда не распродавалась в таком количестве и никогда не достигала такой популярности! Но разве желательно стать популярным посредством безумия и приобретать средства посредством слабоумия. Друг мой, — клянусь вам словом честного человека, — вся улица запружена народом, а некоторые взобрались даже на заборы, в надежде увидеть вас лицом к лицу, так как они уверены, что вы сумасшедший. И они вправе думать так, прочитавши ваши статьи. Ведь это — позор для всей журналистики! И как вы могли забрать себе в голову, что в состоянии редактировать подобную газету! Ведь, очевидно, вы не имеете ни малейшего понятия о самых элементарных основах сельского хозяйства. Вы болтаете о борозде и о бороне, как будто это одно и тоже; вы несете околесицу о каких-то «мышиных периодах» у коровы; вы рекомендуете разведение хорька, в виду резвости его характера и искусства в поимке крыс… Ваше замечание, что морские улитки остаются неподвижными, если вблизи их играет музыка — излишне, вполне и совершенно излишне: ничто не может обеспокоить морскую улитку, — она всегда неподвижна и совершенно безразлична к музыке. О, друг мой, черт вас возьми! если вы сделали специальным занятием всей своей жизни изучение невежества, то сегодня с полным правом можете получить диплом доктора этой науки!

«Никогда до сих пор не переживал я ничего подобного. Ваше замечание о том, что дикий каштан становится ныне наиболее излюбленным предметом торговли, с очевидностью рассчитано на окончательную гибель моей газеты. Вы должны оставить ваше место — и убираться отсюда. Я достаточно насладился каникулами, и не хочу дольше испытывать это наслаждение, пока вы будете сидеть здесь на моем редакторском кресле. Я продолжал бы постоянно трепетать за те дальнейшие советы, которые вы еще могли бы предложит читателям. Я готов провалиться сквозь землю, как только вспомню, что вы трактовали о разведении устриц под рубрикой „сельское садоводство“. Уходите. Ничто на свете не заставило бы меня воспользоваться еще одним днем отдыха. О, зачем вы прямо не сказали мне, что не имеете никакого понятия о сельском хозяйстве!»

— Отчего я не сказал вам это, вы, маковый стебель, вы — капустный кочан, вы — бобовый отпрыск? Этого еще не доставало! В первый раз в жизни приходится мне слышать такой дурацкий вопрос. Повторяю вам, я 14 лет имел дело с разными редакциями, но впервые слышу, что для редактирования газеты необходимо что-нибудь знать! Ах, вы, навозная репа! Да кто же пишет театральные рецензии во второстепенных газетах? Свора нахально пролезших вперед сапожников и аптекарских учеников, которые смыслят в драматическом искусстве как раз столько же и нисколько не больше, чем я в сельском хозяйстве. А кто критикует книги? Люди, которые сами никогда не написали ни одной книженки! Кто мастерит глубокомысленные передовые статьи по финансовым вопросам? индивидуумы, имеющие божественное счастье ровно ничего не понимать в этом. Кто разбирает военные экскурсии против индейцев? Господа, которые не умеют отличить военный клич от вигвама и которым никогда не приходилось не только решать споры посредством томагавка, но даже извлекать из различных членов своей фамилии стрелы, чтобы посредством их вечером засветить становой огонь. Кто пишет воззвания о воздержании и галдит против пьянства? Люди, которые разве только в гробу испустят первый свой вздох, не пропитанный водкой? А кто редактирует сельскохозяйственные газеты, — вы, могильный червь? А вот кто: люди, потерпевшие крушение или в выпучивании стихов, или в ремесле бульварных романов, или в кройке сенсационных драм и вследствие этого набросившиеся на сельское хозяйство, как на временное средство избежать дома для призрения нищих. И вы еще хотите учить меня журнальному делу! Милостивый государь, я проделал его от альфы до омеги, и теперь говорю вам: чем меньше человек знает, тем больше может обратить на себя внимание и тем большого уважения к себе может требовать! Будьте уверены, что, если бы я был только неучем, вместо того, чтобы быть образованным, и нахалом, вместо того, чтобы быть скромным, то я давно уже легко приобрел бы себе имя в этом холодном свете, развратившем самого себя. Я ухожу, сударь! После того обращения, какое вы позволили себе, я вполне готов уйти отсюда. Но все-таки я исполнил принятые на себя обязательства и все условия нашего контракта соблюдены, насколько, конечно, мне дана была к тому возможность. Я обещал вам сделать вашу газету интересной для всех классов населения, — и я сделал это. Я сказал, что сумею довести розничную продажу до 20 тысяч экземпляров. И я сумел бы устроить это, если бы в моем распоряжении находились еще только две последующие недели. И я приобрел бы вам лучших читателей из всех, когда-либо читавших вообще сельскохозяйственные газеты, — между ними не было бы ни одного сельского рабочего и даже ни одного индивида, умеющего отличить дерево, на котором растет дыня, от ползучего кустарника, на котором растут персики. И от теперешнего разрыва нашего теряю отнюдь не я, а именно вы, вы — капустное растение! Addio! — И я удалился.