Милослав Швандрлик - Черные бароны или мы служили при Чепичке

Полковник Пелынек ехидно плюнул, заявил, что его удивляет физическая форма будущих сержантов, и, разозлённый, вернулся обратно к себе в кабинет. Потом он долго звонил по всевозможным направлениям, и, как оказалось, отнюдь не безрезультатно.

На следующий день в Табор прибыл боец аж из Йиндржихова Градца. В гражданской жизни он работал канатоходцем, и не удивительно, что с надписью он легко расправился.

И опять настала годовщина Великой Октябрьской Революции. По этому случаю таборские магазины были торжественно украшены, а декораторы витрин кипели идеями. Ленин подмигивал прохожим из салата, Сталин хмурился среди гирлянд сосисок, Готвальд курил свою любимую трубку, опираясь о свиную голову, в то время как Запотоцкий [54] Антонин Запотоцкий (1884 — 1957) – чехословацкий политик, в 1953 – 1957 годах президент Чехословакии. возглавлял сырки и йогурты. Нашлось место и остальным столпам марксизма–ленинизма, и на каждом шагу ощущался приближающийся праздник.

И стройбатовцы, ясное дело, не могли остаться в стороне. Хоть и не хватало учителя Анпоша, которому было позволено демобилизоваться в обычный срок, но эта утрата не должна была на что‑то сильно повлиять.

— Товарищи, — тараторил лейтенант Троник, — как мы украсим казарму, так на нас и будут смотреть. Вполне возможно, что нас посетит сам товарищ генерал, поэтому необходимо, чтобы всё наше подразделение жило Великой Октябрьской Революцией. Революция обозначила перелом в истории человечества. Я вам это уже третий год долблю, а вы всё не можете понять. Многие из вас отказываются принять взгляд на мир, и думают, что с них хватит, если они как‑нибудь пересидят службу. Но это заблуждение! Социализм найдётся повсюду и никто от него не убежит. Поэтому лучше не упираться, освоить марксизм–ленинизм и сознательно посвятить себя построению социализма в нашей родной стране.

Однако куда существеннее его речей было обилие агитационного материала. Бойцы залепили портретами и плакатами всю казарму. Лестницы были словно оклеены обоями, в спальных расположениях не осталось ни кусочка пустой стены, и все прочие места, пригодные для наглядной агитации, не простаивали без дела. Был оклеен сарай с электрооборудованием, а кто‑то, по–видимому, Габаник, приклеил Ленина и на чердачное окошко. Только в туалеты государственные мужи не были допущены, что подразделению отчётливо дал понять сам старший лейтенант Перница.

— Гигантам в сортире не место, — объявил он со всей решительностью, — Поскольку их там можно было бы истолковать по–всякому. Ещё я выяснил, что какой‑то негодяй пририсовал товарищу Ленину рыжий ёжик. Подобного свинства, товарищи, я не потерплю. Это всё, продолжайте украшать!

Поскольку речь шла о мероприятии, ради которого лес не берегли, материала было просто невпроворот, так что плакаты клеились на плакаты, а на них следующие плакаты, так что каждому должно было быть ясно — инициатива здесь на высоком уровне.

— Скорей бы всё это кончилось, — сказал Кутик, когда он, как самый высокий в роте, оклеивал лампу красными флажками, — как вспомню, что нас ещё ждёт торжественный марш на площади…

— Что ты имеешь против торжественных маршей? — спросил Цина, — Я там в прошлом году закадрил четырнадцатилетнюю пионерку, и любовь была прямо до неба.

— Всем торжественным маршам цена — дерьмо, — отозвался кулак Вата, — Я когда долго хожу в сапогах, у меня волдыри выскакивают.

— Ты, сдаётся мне, вообще не хочешь ничего жертвовать для нашего общего дела, — упрекнул его Кефалин, — Никакого восторга в тебе не вижу. Плакаты ты клеил, как попало, флажки из окон вывешивал прямо‑таки неохотно, а теперь даже не хочешь пойти на демонстрацию за достижения социализма.

— Я без этих достижений запросто бы обошёлся, — сказал Вата, — если бы мне только оставили скотину и кусок земли. Только, судя по всему, я пойду вкалывать в Либчицкие мастерские.

— Там тебя перевоспитают, — утешал его Кефалин, — а тебе, собственно, ничего другого и не надо. Либчицкое движение славилось по всей нашей Родине, и там, в мастерских ты станешь маленьким винтиком могучего социалистического механизма, чего тебе ещё не хватает?

— Хрена с два, — ответил кулак, — а тебе я перед уходом разобью морду, чтобы ты не думал, что можно на мне ездить как хочешь. Я твои шуточки буду терпеть ещё самое большее два–три дня.

— И ты думаешь, что в мастерских сможешь избежать влияния зрелых и сознательных товарищей? — спросил Кефалин, — Ты правда полагаешь, что замкнёшься в своей кулацкой ракушке и будешь пассивно наблюдать, вместо того, чтобы присоединиться к титаническим усилиям…

— Как его не пнуть по заднице? — заревел Вата, — Я много стерплю, но это уже слишком!

Он погнался за Кефалином, но тот уже был вне досягаемости его могучих лап. Кроме того, в помещение вошел лейтенант Троник, намеревающийся объявить солдатам подготовку к торжественному маршу.

— Товарищи, — сказал он, — Это, собственно, последнее, чего мы от вас хотим. Мы примем участие в торжественном марше, будем вести себя, как пристало военнослужащим народно–демократической армии, и постараемся, чтобы в наш адрес не было замечаний. Ничего более я от вас не хочу, но и не менее. Для надёжности перед торжественным проходом вы будете обысканы, и обнаруженные ёмкости с алкогольными напитками будут изъяты. А если кто‑нибудь попросту нажрётся, с ним поступят согласно уставу. Надеюсь, вы будете разумны и поддержите честь нашего подразделения.

Солдаты были разумны. Вместе с боевыми частями и толпой гражданских с транспарантами они промаршировали на таборскую площадь. Здесь они дисциплинированно послушали речь председателя местной управы, не употребив притом ни капли алкогольных напитков. Никто не допустил ни малейшей провокации. И лишь один–единственный солдат наплевал на Великую Октябрьскую Революцию, самовольно покинул часть и вместо молчаливых воспоминаний о выстреле с «Авроры» ушёл под руку с любимой девушкой куда‑то к Клокотам. Этой белой вороной был некогда самый сознательный солдат в части и самый активный комсомолец Душан Ясанек.

Было решено, что солдаты смогут покинуть Табор в гражданской одежде. Под руководством офицеров они будут доставлены прямо на Центральный вокзал в Праге, а уже оттуда каждый самостоятельно отправится к месту проживания.

Эта информация в части была принята с необычным пониманием. Некоторые срочно писали домой, чтобы им прислали гражданскую одежду, некоторые же решили купить себе приличный костюм в Таборе.

— Теперь увидим, кто крут, а кто голодранец! — радовался Кунте, — Бывает, ходит такой, как будто у него миллион в кармане, а домой поедет в шерстяных брюках и куртке из клеёнки.