Михаил Мишин - Почувствуйте разницу

Вокруг в саванне было полно дичи, но вся она была какая-то мелкая. Пока из-за горизонта не показался тот штурман.

Это была добыча почище стратосферщика! Тот летал вдоль границы, а этот — за!.. И не летал, а плавал. Когда мужчина так долго ходит в тропиках, то потом женщина это чувствует… Он сам шел мне в когти. Он сказал: "Как только я вас увидел, я понял, как я люблю свой танкер". Он сказал: "Со мной все просто. Восемь месяцев я там — четыре здесь. Четыре месяца мои, восемь — ваши, но чтоб я ничего не знал. Все, на что у вас хватит фантазии, я вам куплю там, а если у вас разыграется юмор — купим здесь". Он сказал: "Вы будете мой якорь в дальневосточном порту. И пока меня не съедят акулы, вы будете как за каменной стеной!" Я подумала, это тоже очень романтично: четыре месяца — его, а восемь сидеть за каменной стеной на Дальнем Востоке на якорной цепи!.. И волноваться: а вдруг его никогда не съедят акулы? Нет! Прыгать ради этого хребта за Уральский хребет было глупо. Я фыркнула и залегла за холмами. Дичи в саванне стало куда меньше, но все же я учуяла…

Едва тот геолог выскочил из зарослей, я задрожала! Когда мужчина так долго общается только с полезными ископаемыми, то потом женщина это чувствует. Он подарил мне кусок породы. Потом сказал: "Пять лет вы ждете меня из тайги, а потом будете как у Христа за пазухой". Я сказала: "Давайте наоборот: сперва я пять лет за пазухой, потом можете идти в тайгу". Он что-то курлыкал мне вслед, но я уже снова ждала в засаде. Саванна совсем опустела, но я ждала. Хотела дождаться такого, чтобы дал все сразу! Как-то раз мимо пронесся один, я почуяла: этот мог бы дать все и сразу! Но за ним уже мчались другие, чтобы решить, как дать ему: с конфискацией или без…

И я снова — ждала и выбирала. Выбирала и ждала. Выбирать теперь стало проще. В саванне их стало меньше. Практически их был один. Я поняла: пора! Пора ковать счастье. Я прыгнула — р-раз! Он даже не заметил! Я прыгнула снова. Потом — еще! Прыгала, прыгала… Так с тех пор и прыгаю вокруг него на задних лапках. Вдруг уйдет?! В саванне-то моей больше никого…

Я, товарищи, рад нашей встрече. Такие встречи нас с вами сплачивают. И на таких встречах думается о многом, прежде всего о венике. Из легенды, когда помирал отец и вызвал к себе сыновей, сломал перед каждым отдельный прутик от веника, потом сложил прутики вместе — и веник уже не сломался. И мы, товарищи, сейчас, как никогда, должны сплочаться, чтоб быть вот таким легендарным веником.

Вместе с тем мы слышим такие разговоры, что у нас тут трещины, что какие-то разрывы, что между прутиками конфликты, что одни — толще, другие — тоньше. Что, мол, у кого-то тут есть какие-то привилегии. Что можно сказать, товарищи? Мне тут правильно подсказывают: это хуже обмана. Это юмор. У нас тут у всех одна привилегия: быть в первых рядах. И все отдавать: все знания, весь опыт, весь ум отдавать, всю честь, всю совесть нашей эпохи — все отдавать людям, народу практически.

Ведь бывает обидно, ведь буквально не спишь, не ешь, ну практически не ешь — решаешь вопросы. Ведь все время вопросы, и надо эти вопросы решать, все время мотаешься с вопросами — то в исполком, то опять в исполком, то по вопросам исполкома. Причем машин не хватает. И это напрасно думают, что у нас все разъезжают в черных "Волгах". Вот мне тут подсказывают, инструктор Сидоренкова до сих пор ездит в серой. И хотя она требовала, мы ей твердо сказали, чтоб не надеялась до конца года. А наш "рафик" мы вообще отдали детскому саду, тем более он без двигателя, чтоб развивалась у детей смекалка. То есть трудности есть, товарищи, но мы не жалуемся, мы боремся.

Так же и по вопросу телефонов. Якобы весь аппарат себе поставил вне очереди. Да, товарищи. Мы были вынуждены пойти на эту крутую меру. Почему? Мне тут правильно подсказывают: потому что, если нет телефона, невозможно же звонить! А аппарат должен из любого места, где бы ни сидел в кабинете, в машине, на кухне, на другой точке, — прямо оттуда снять трубку, выяснить, как вопросы решаются, как другие вопросы. Телефон это не дает оторваться от людей, от народа практически.

Теперь по вопросу якобы привилегий по вопросу лекарств. Мне тут подсказывают, товарищи: вопроса такого нет. Мы можем предъявить рецепты: нам прописывают от того же, от чего и трудящимся. Причем зачастую то, что у нас не апробировано, а прямо из-за рубежа. Но мы идем на этот риск. Кто-то должен рисковать. И в поликлинике, товарищи, ничего особенного нет — обычная аппаратура для аппарата. Кто хочет, может посмотреть. Вот мне тут, правда, подсказывают, что там милиционер. Вот это безобразие, товарищи. Это мы поставим вопрос что он там стоит? В форме?.. Но ни о каких привилегиях речи быть не может категорически. Например, инструктор Сидоренкова хотела недавно пройти на анализ раньше жены второго. Мы ее одернули. Мы ей прямо сказали: скромнее надо быть, товарищ Сидоренкова. Учитесь демократии!

Теперь другой вопрос, товарищи. Якобы имеются привилегии по вопросу якобы пайков специально для аппарата. Да, товарищи, тут мы должны откровенно признать: болтовня такая идет. Мол, якобы в этих пайках что-то такое особенное. Это неосведомленность, товарищи. Ничего особенного там нет. Все, что всегда. И ведь, товарищи, в чем смысл пайков? В том, чтобы уменьшить очереди. Очереди — это наш позор, товарищи. И здесь мы настроены бескомпромиссно: аппарат в очередях не стоит. Это вклад в нашу общую борьбу.

Так же как по вопросу культуры. Ведь ходят слухи, что, мол, в театр невозможно попасть, что якобы мы для аппарата бронируем чуть ли не весь зал. Это хуже юмора, товарищи, это слепота. Вы вдумайтесь сами, товарищи: откуда у нас в аппарате столько любителей театра? Вот мне тут подсказывают, мы бронируем только партер. И не для себя, товарищи, а, как правило, для заезжего аппарата из городов-побратимов.

Что касается по вопросу якобы брони на авиабилеты, надо признать, факты есть. Но мы решительно боремся, товарищи. Так, недавно, инструктор Сидоренкова обратилась, чтобы забронировать ей билеты на Сочи для семьи в командировку — двадцать семь билетов. Мы ей на аппарате прямо сказали, товарищи: надо скромнее быть, товарищ Сидоренкова. Никаких привилегий восемнадцать мест, и ни одного больше. Остальных членов семьи командируем через исполком. Иначе у нас тут начнутся конфликты, чего мы не можем.

Как и в вопросе обслуживания. Нас пытаются столкнуть: мол, почему аппарат на вокзале идет через зал, где мягкая мебель и вентилятор, а люди в общем зале, многие на полу, а туалет не работает, хотя запах есть. Что ж, давайте по диалектике, товарищи. А если бы при этом еще и аппарат вышел бы из депутатского зала и лег на пол в общем? Это сколько бы на полу прибавилось? И первый на полу, и второй, и общий отдел, и инструктора вплоть до Сидоренковой. При той же мощности туалета. Нет, товарищи, это мы только навредили бы этому вопросу, людям бы навредили, народу практически, среди которого женщины, дети.