Георгий Эсаул - Рабочий

Но восторг не сексуальный, а восторг — поразительный, оттого, что Лёха сейчас в мечтах накажет балерину, что действовала не по Уставу Вооружённых Сил.

Если, вдруг, нагрянет враг, а балерина с ложкой, но без трусов — кто ответит?

Народ ответит, народ, который вскормил балерину?

Или ответит английская принцесса, что ужесточила санкции против русских, оттого, что много в Парламенте распекала Россию, и в Россию не поступает нижнее женское английское белье с монограммами королевского Двора.

Лёха представил, как заставляет балерин носить нижнее белье, а по вечерам они разводят в тазиках стиральный порошок, поласкают грязные тряпки — балерина даже в армии обязана ежедневно стирать своё белье, иначе армия из высокоорганизованной структуры скатится до уровня кооператива с сомнительной репутацией.

При перерасходе стирального порошка «Дося» (свиное рыло на коробе) Лёха отнимет у балерин коробки с порошком, балерины разрыдаются, а Лёха со смаком бросит коробку в стенку, чтобы балерины видели, насколько Лёха справедлив и вспыльчив, потому что — рабочий парень.

В армии деньги не нужны, и балерины в армии, пусть даже прима-балерины запаса, или балерины философички — лейтенантихи запаса, или — английские пленные принцессы с длинными носами — все трудятся, и никто не отвернет нос от командира, от Лёхи в чине подполковника.

Путь к успеху, оказывается, лежит не через покупку балерины за деньги, а через покупку военного чина и призыва балерин в армию — всех балерин, которые поднимают ногу выше головы.

Балероны в армии не нужны, от балеронов в армии нет проку, как тухнет капуста, и заяц бежит мимо неё к свежему клеверу.

Лёха уже решил, что нашел выход, устроит новую жизнь в армии, когда станет миллиардером, но что-то плутовское мешало, стояло комом в мыслях на пути к радости.

Дверь в раздевалку распахнулась, будто ураган «Карина» пришел в гости в Россию.

— Лёха! Подъем! Рабочий день — кирдык, пора в шалман! — Митяй ввалился, счастливый, будто только что беседовал с красавицей молодой прима-балериной философичкой депутаткой.

Митяй извлек из правого кармана помятую фотографию голой девки из журнала, поржал над фотографией — так жеребец ржет над соловьем.

Лёха на миг представил на месте Митяя, или хотя бы под руку с ним идеальную балерину с шаловливым взглядом и задорными грудками, но затем сплюнул, будто проглотил жука-скарабея.

Внимательно осмотрел Митяя, не нашел в нем и рядом с ним прима-балерину депутатку философичку и произнёс с протяжным выдохом:

— Во как!

После смены председатель профсоюза Сергей Никифорович погнал свободных рабочих на собрание — так пастух гонит стадо к обрыву.

Уйти нельзя — премии лишат, как снеговика носа.

Может быть, премия и не светит, но всё равно боязно и неприятно, когда за ерунду деньги отдают — не в публичном же доме рабочие, и не в шалмане.

Лёха обреченно подумал, что шалман сегодня вечером пролетает, как фанера по столярному цеху.

Но не шалманом единым жив человек — пиво можно и в магазине взять, а дома — чем не шалман, если душа просит.

Окрыляло и то, что другие пацаны не убегают, даже смеются, словно в кабаре пришли бесплатное.

Когда шум в зале приутих — но не до тишины, а так — на холостых оборотах бобина крутится, Сергей Никифорович постучал ложечкой по графину с водой, поправил очки на носу и начал длинную, двухчасовую речь о роли рабочего класса в современном обществе и на заводе в частности, где много учетчиц, и не все надевают нижнее белье.

Через пять минут Лёха уже отчаянно зевал, выворачивал челюсть, даже не закрывал рот ладонью — не до приличий, когда глаза слипаются, и в своём коллективе можно, ведь не на приеме с балеринами.

Колька, Серега и Митяй разливали незаметно от оратора, пили, и лица их, красные, стали фиолетовыми.

Лёха не завидовал, но принял бы, и друзья угостили бы, но слишком далеко сели друг от друга — не подумал Лёха, не смекнул, что у парней всегда найдется, как у девушки за пазухой.

Настюха сидела рядом с выпивающими, но не пила, а смотрела грозно и осуждающе, как положено будущей эстрадной диве.

Лёха почесал за ухом, похлопал негромко по коленке, заложил ногу на ногу, затем переложил, выпрямился, сгорбился, проморгался — на этом развлечения закончились, словно цирк уехал навсегда в США.

Еще несколько минут Лёха крепился под гипнозом Сергея Никифоровича, но понял — не дотянет до конца собрания, упадет, заснет, а это неприемлемо, потому что выделит Лёху из толпы заводских парней, из коллектива.

Голова падала водопадом, глаза опускались ведром в колодец, и тут Лёха увидел надписи на спинке кресла перед собой — так перед отшельником в пустыне на песке появляются письмена.

Скучающие рабочие до Лёхи — а кресла давно не меняли в актовом зале — оставили свои заметки на память и в назидание потомкам.

Сначала Лёха рассматривал рисунки: картинки с мужскими половыми органами он сразу отбросил за ненадобностью и пошлостью — гадко, непотребно и не интересно смотреть на профсоюзном собрании на то, что видишь каждый день у себя.

Но фигурки женщин, а все женщины изображены без одежд, обрадовали Лёху, и он даже причмокнул от удовольствия.

Английская Королева от посещения Палаты Лордов не получает больше впечатлений, чем простой рабочий от созерцания картинок на спинке кресла.

Неумелой рукой — рисовал явно не художник по призванию — шариковой ручкой изображена обнаженная женщина с руками и ногами, чтобы не возникло сомнения, что она — здоровая, а не инвалидка.

Схематично нарисованы груди до пупка с палочками сосков.

Лёха даже покачал головой в легком негодовании: если пацан рисовал женщину, то зачем ей пририсовал груди старухи — висячие, и даже на картинке дряблые, словно их высушили на Солнце.

Он на рисунке уменьшил бы груди, округлил до силиконовых форм — пусть на рисунке, но красиво, как Джоконда в бане.

Джоконду Лёха раньше любил, любовался, даже на стену повесил репродукцию из журнала — Джоконда.

Но очкастые профессора испортили Лёхе настроение и Джоконду, когда по радио объявили, что существует версия, будто Джоконда — мужик, одетый бабой.

Профессора могли и соврать ради репутации и исторической полемики, но неприятный осадок в душе Лёхи остался, словно на дне океана радиоактивные отходы.

Мужик Джоконда, или женщина — теперь не важно, как и не важна судьба нарисованных женщин.

Лёха дальше оценивал нарисованную женщину, отметил, что ноги у неё длинные, и это хорошо, а бедра крутые — тоже полезно для глаз мужчины и здоровья женщины.

Лобок густо заштрихован — от души, пацан не пожалел чернил, возможно, что ручку украл у председателя собрания.