Джером Джером - Досужие размышления досужего человека

— Но разве вы не скучаете по мужу? — намекнул я.

Ее обычно такое солнечное лицо затуманилось.

— О, пожалуйста, не нужно о нем говорить, — попросила она. — Когда я о нем думаю, по-настоящему начинаю грустить.

Но раз начав, я набрался решимости не растратить свое сочувствие впустую.

— А от чего он умер? — спросил я.

Я никогда не забуду ее взгляда, полного страстной силы.

— Слушайте, молодой человек, — вскричала она, — вы что, пытаетесь сообщить мне это осторожно?! Потому что если так, то лучше говорите напрямик! От чего он умер?

— Так он не умер? — спросил я. — В смысле — насколько вам известно?

— Да я ни слова не слышала о том, чтобы он умер, пока вы не сказали! — вспылила она. — Насколько мне известно, он жив и здоров.

Я сказал, что мне жаль. И сразу начал объяснять, что жаль не в том смысле, что он скорее всего жив и здоров. Я имел в виду, мне жаль, что я затронул такую больную тему.

— Какую еще больную тему?

— Ну как же, вашего мужа, — ответил я.

— Но почему вы говорите, что он — больная тема?

Мне показалось, что она начинает на меня сердиться. Она этого не сказала, я сам догадался. Но теперь требовалось как-то объясниться.

— Ну, — начал я, — надо полагать, вы с ним не очень хорошо ладили, и я уверен, что виноват во всем он.

— Так, а теперь послушайте, — сказала она. — Не смейте и слова выдохнуть против моего мужа, иначе мы с вами сильно поссоримся. Да на свете нет и не было человека лучше, чем он!

— Зачем же тогда вы с ним развелись? — спросил я. Это, конечно, была дерзость, не имеющая оправдания. Меня извиняло только одно — тайна, окружающая американского мужа, волновала меня вот уже несколько месяцев, а тут я натолкнулся на возможность разрешить эту загадку и инстинктивно в нее вцепился.

— Не было никакого развода, — сказала она. — И не будет! Еще минута, и я сильно рассержусь.

Но мне было уже все равно.

— Он не умер. Вы с ним не разводились. Так где же он? — с некоторым жаром воскликнул я.

— Где он? — удивленно повторила она. — А где он должен быть? Дома, конечно.

Я окинул взглядом роскошно обставленную комнату, в которой царила атмосфера уюта, комфорта, состоятельности и покоя.

— Где дома?

— Где дома! Ну как же, у нас дома, в Детройте.

— Что он там делает? — Я взялся за дело так серьезно, что мой голос невольно приобрел внушительность. Видимо, это возымело гипнотическое действие, потому что она принялась отвечать, словно находилась на свидетельском месте.

— Откуда я знаю? Как я могу вам сказать, что он сейчас делает? Что обычно люди делают дома?

— Отвечайте на вопросы, мадам, а не задавайте их. Что вы делаете здесь? Одну только правду, пожалуйста. — Мои глаза не отрывались от нее.

— Наслаждаюсь жизнью. Он любит, когда я хорошо провожу время. Кроме того, я занимаюсь образованием детей.

— Вы имеете в виду, что они живут в школе-пансионе, пока вы болтаетесь тут без дела? Что плохого в американском образовании? Когда вы в последний раз видели своего мужа?

— В последний раз? Сейчас подумаю. Нет, прошлое Рождество я провела в Берлине. Должно быть, на позапрошлое Рождество.

— Если он такой славный добрый малый, как вы говорите, почему же вы не виделись с ним два года?

— Потому что, как я вам уже сказала, он дома, в Детройте. Как я могу с ним видеться, если я здесь, в Дрездене, а он в Детройте? Вы задаете глупые вопросы. Он обещал постараться и приехать сюда на лето, если сможет выбрать время, конечно…

— Пожалуйста, отвечайте на мои вопросы. Это наш единственный разговор на эту тему. Вы думаете, что выполняете свой долг жены, развлекаясь в Дрездене и Берлине, в то время как ваш муж усердно трудится в Детройте?

— Он сам хотел, чтобы я поехала. Американский муж — хороший человек, ему нравится, когда жена хорошо проводит время.

— Я не интересуюсь вашими взглядами на американского мужа. Я спрашиваю, что вы думаете об американской жене — о себе! Похоже, что американский муж — это своего рода святой из витражного стекла, а вы, американские жены, жульничаете с ним. Из этого никогда ничего хорошего не выйдет. Наступит день, когда американский муж очнется и поймет, что выставляет себя полным болваном и своим чрезмерным потаканием, чрезмерной преданностью превращает американскую женщину в бессердечное эгоистичное создание. Как по-вашему, что за дом у него там, в Детройте, если вы с детьми находитесь здесь? Скажите, разве американский муж сделан исключительно из снега, а по его жилам течет кровь, выжатая из лунных лучей, или он создан из обычных ингредиентов? Потому что если из обычных, то послушайтесь моего совета и возвращайтесь домой. Думаю, в Америке, как это и положено, существует миллион настоящих домов, где женщины выполняют свой долг и играют по правилам. Но мне так же совершенно ясно, что в Америке существуют тысячи домов с комнатами, где отдается гулкое эхо, а мужчина ходит сам по себе, потому что его жена и дети где-то в Европе. Это не дело. Это совершенно неправильно. Послушайтесь совета искреннего друга. Собирайте вещи, свои и детей, и возвращайтесь домой.

Я ушел. Час был поздний, и я чувствовал, что пора уходить. Не могу сказать, воспользовалась ли она моим советом. Знаю только, что в Европе по-прежнему остается внушительное число американских жен, кому он очень бы пригодился.

© Перевод И. Зыриной

Мне говорят, что американские профессора в Колумбийском университете оплакивают утрату идеалов — возможно, и в других университетах, раскиданных по Соединенным Штатам, тоже. Если это послужит хоть каким-то утешением скорбящим профессорам, могу их заверить, что скорбят они не в одиночестве. Я живу недалеко от Оксфорда и пользуюсь преимуществом периодически выслушивать сетования английских университетских профессоров. Не однажды немецкий профессор оказывал мне честь и нанимал меня, чтобы совершенствовать свой английский. Он точно так же оплакивал утрату идеалов в Гейдельберге, в Бонне. Молодость — это молодость во всем мире, у нее свои идеалы, совсем не такие, как у профессоров в университетах. И объяснение довольно простое. Молодость — это молодость, а университетский профессор, если говорить в целом, человек средних лет.

Я могу посочувствовать скорбящему профессору. В свое время мне довелось пережить такое же отчаяние. Я так хорошо помню этот день! Мне как раз исполнилось двенадцать, это был мой день рождения. Вспоминаю свою злорадную радость, когда я размышлял о том, что теперь на железной дороге моим несчастным родителям придется платить за меня полную стоимость. Это, бесспорно, был значительный шаг в сторону взрослости. Я стал подростком. И в тот самый день к нам пришла наша родственница. Она привела с собой троих маленьких детей: девочку шести лет, некое манерное златовласое существо в кружевном воротничке, называвшее себя мальчиком, и третье, совсем маленькое создание, которое могло быть и мальчиком, и девочкой — я не понял этого тогда, не знаю и сейчас. Вот эту совокупность атомов мне и вручили.