Джером Джером - Досужие размышления досужего человека

В молодости я мучительно искал свою дорогу в жизни. В девятнадцать каждый ее ищет, а в тридцать девять радуется, что судьбе было недосуг осуществить его юношеские мечты.

Начитавшись советов для юношей, я обнаружил, что все в моих руках: захочу, стану сэром Ланселотом, или профессором Тейфельсдреком, или Яго. Пойду по жизни с улыбкой или с мрачной гримасой. Примеры для подражания я нашел в книгах. В те времена Байрон еще был в чести у юношества, и мои ровесники примеривали маску разочарованного страдальца, уставшего от жизни и склонного к длинным внутренним монологам. Я решил последовать их примеру.

С месяц я корчил угрюмые мины, а если улыбался, то горькой ухмылкой того, чье сердце навеки разбито. Недалекие умы терялись в догадках.

— Мне это знакомо, — сочувственно кивали доброхоты, — я и сам порой не знаю, куда себя деть, особенно когда погода меняется.

И предлагали мне бренди и имбирь.

Вообразите, легко ли юноше, молчаливо изнывающему под бременем тайной печали, переносить дружеские похлопывания по плечу и рассуждения о том, что его возвышенная тоска происходит оттого, что сегодня он встал не с той ноги?

Существовали препятствия и практического свойства. Прежде всего байроническому герою полагается слыть сверхъестественно распутным, но суровая грамматика жизни не знает сослагательного наклонения. Чтобы всерьез потакать своим порокам, придется раскошелиться. Соблазнить и бросить самую даже непритязательную девицу в наши дни стоит денег. В суде любви беднякам не дают послаблений; так и для байронического героя бедность не оправдание.

«Утопить остаток рассудка в вине»? Однако желательно, чтобы вино было разлито по тонким бокалам. Топить печаль в токайском весьма романтично, но если кошелек позволяет заливать тоску лишь дешевым виски и разбавленным пивом, грешить уже не так заманчиво.

К тому же я убежден, что при ближайшем рассмотрении грех непривлекателен, даже в самых утонченных проявлениях. При солнечном свете порок отвратителен и гадок. В произведениях искусства грязные лохмотья смотрятся весьма живописно, но в жизни их смрад не радует того, кто принужден их носить. Слабость характера может толкнуть человека на путь греха, — но никто не захочет упасть в этот омут в здравом уме.

Неудивительно, что вскоре я устал разыгрывать угрюмого страдальца и нашел пример для подражания в новом герое — добродушном кутиле и проказнике. Он ввязывался во все драки, флиртовал с актрисами, срывал дверные молотки, гасил фонари и неизменно обводил вокруг пальца раззяв-сторожей. Женщины в книге были от него без ума. Чем же я хуже? Почему я не могу флиртовать с актрисами, гасить фонари, дразнить полицейских и быть предметом обожания прекрасных дам?

Хотя со времен, описанных в книге, Лондон стал другим, не все подвластно переменам, и прежде всего женское сердце. Бои за деньги канули в Лету, но остались боксерские поединки на задворках Уайтчепела. И если никто уже не стравливает бойцовых петухов на потребу публике, то в подвале у реки джентльмен еще может ради спортивного интереса поставить два пенса на терьера-полукровку против крысы.

Впрочем, мне не удавалось возродить дух бесшабашного веселья, которым были пронизаны приключения моего героя. В тех злачных местах, где я теперь пропадал, в воздухе висела застарелая табачная вонь и вечная угроза полицейской облавы. Наутро я мог с полным правом воскликнуть словами моего прототипа: «Черт меня дернул свалять вчера дурака!»

Однако и на этом пути нехватка средств мешала развернуться в полную силу. Даже заштатные боксерские бои и травля крыс в трущобах Розерхита ударяют по карману, если ты единственный джентльмен среди зрителей и окружающие ждут, что ты не посрамишь свое сословие.

Мне можно возразить, что лазать по столбам и гасить газовые фонари — занятие, не требующее вложений (разумеется, если вас в процессе не застукали), но и оно быстро приедается. Да и современные лондонские фонари не слишком приспособлены для этой забавы. Уцепиться не за что, грязь липнет к рукам, и к третьему фонарю вас начинает одолевать стойкое отвращение к подобному времяпрепровождению и желание немедленно залезть в горячую ванну.

Шутки над полицейскими тоже порой выходят боком. Впрочем, возможно, я не слишком продвинулся в этом искусстве, чтобы судить. Теперь я понимаю, что окрестности Ковент-Гардена и Грейт-Мальборо-стрит не самое удачное место. Нахлобучить шлем на глаза торопыге-полицейскому — отличная шутка. Пока он бьется с непослушным головным убором, вы успеваете, отпустив несколько острот, скрыться из виду. Однако задача становится куда сложнее, если вас угораздило заняться этим в районе, где на площади в дюжину квадратных ярдов ошиваются три полицейских. Попробуйте проделать это упражнение с одним из них, когда двое других зорко следят за вами из-за угла. К тому времени, как вы преодолеете Тичфилд-стрит и дважды обогнете Оксфорд-маркет — а отряд представителей закона, усиленный подоспевшим подкреплением, только начнет входить во вкус погони, — вы наверняка решите, что шутка слегка затянулась.

Пока вы будете проноситься по Ганновер-сквер, в голове невольно возникнут сцены завтрашнего суда. Вас обвинят в том, что вы, находясь в состоянии опьянения, вели себя неподобающе. Не станете же вы объяснять мировому судье, что подражали любимому литературному герою! Вы заплатите обычные сорок шиллингов штрафа, а когда в следующий раз позвоните Мэйфилдам, окажется, что дочек нет дома, а миссис Мэйфилд, добрейшая женщина, относящаяся к вам как к сыну, будет наседать на вас, пока вы не дадите клятву, что завтра же возьметесь за ум.

Хвала молодости и спортивному сложению, в районе Ноттинг-Хилл вам удастся оторваться от преследователей, и, чтобы не рисковать, вы вернетесь домой в Блумсбери через Кэмден-Таун и Ислингтон.

Клятва, данная мной провидению субботним утром на водосточной трубе скромного домика на задворках Сохо, излечила меня от пристрастия к подобным проказам. «Только дай мне выбраться отсюда, и больше никаких проказ». Провидение вняло моим мольбам. Выбираться, впрочем, пришлось с приключениями: разбитое стекло на крыше и три газовых фонаря, два часа в угольном подвале и соверен слуге за одолженное пальто до пят. Оказавшись дома, я подверг осмотру то, что от меня осталось, и решил, что провидение могло бы исполнить свою часть договора более ревностно. Впрочем, я не стал пересматривать условия сделки, ибо решил, что отныне девизом моей жизни будет простота.

В поисках нового примера для подражания мой взор обратился к немецкому профессору, который как раз входил в моду. Его длинные до плеч волосы выглядели не слишком опрятно, зато сердце было как сталь, а временами — чистое золото. Остальные персонажи книги судили о нем по внешности и речам на ломаном английском — а говорил он обычно про покойную матушку и сестренку Лизу — и не находили профессора интересным, не догадываясь о его золотом сердце.