Джером Джером - Досужие размышления досужего человека

Камень крепок, но внутри спрятано золото. Мы жалки и ничтожны, но и нам ведомо величие. Из наших грехов можно выстроить башню до небес, взывающую о возмездии, но мы способны познать благодать, коей не знают не подвластные соблазнам ангелы.

История человечества — длинный список жестокостей, лжи и угнетения — этим не исчерпывается. Содом мог спастись от гнева Божьего, окажись в его стенах десять праведников. Праведники и поныне спасают наш мир от гибели. Однако история предпочитает не замечать их деяний, ибо история — это газета, перечисление скандалов и происшествий. Разумно ли оценивать жизнь по газетам? Выходит, храм Гименея — суд по разводам, люди делятся на полицейских и воров, а все пламенные призывы не более чем политическая трескотня. История способна разглядеть лишь сами события, их подоплека ей неведома. Она видит только дурное; достоинство и самопожертвование, незаметно, словно свежая зелень на пепелище, вытесняющие злобу и ненависть, не предмет ее изучения.

Но и во времена жестокости и притеснений живут мужчины и женщины, состраданием и добротой исцеляющие раны этого мира, и без их терпения и мужества мир давно бы погиб. Вслед захватчику, выжигающему джунгли огнем и мечом, приходит добрый самаритянин. Пирамида зла вырастает все выше, почти закрывая солнце. Но живая история людской доброты записана в смехе детей, свете влюбленных глаз и мечтаниях юношей. В свете костров угнетателей виднее мужество обиженных и притесняемых. Из бесплодной каменистой пустыни тирании пробиваются ростки самопожертвования, а жестокость становится навозом, из которого прорастают цветы жалости и доброты. Вопли ненависти и злобы звучат через века, однако им не заглушить шепота любви и сострадания.

Видит Бог, мы способны на зло, но не чужды добра. Мы жаждем справедливости. Мы готовы отдать жизнь за друзей — и в мире нет выше самопожертвования. Мы сражаемся за правду, умираем за истину. Мы совершаем добрые дела, проживаем жизнь с достоинством и доблестью, утешаем отчаявшихся, поддерживаем слабых. Спотыкаясь и падая, беспомощные в своей слепоте, мы упрямо идем вперед, мы не сдаемся. Во имя простых мужчин и женщин, любящих и сострадательных, жалостливых и милосердных, ради того добра, что спрятано глубоко внутри нас, спаси нас, Господи.

© Перевод М. Клеветенко

Это был обычный осколок — судя по форме и цвету, от флакона дешевых духов. Лежа в траве, осколок сверкал в лучах восходящего солнца и был совершенно неотразим.

Он дернул головкой и посмотрел на осколок правым глазом. Посмотрел левым. С любой точки осколок выглядел на редкость привлекательно.

Я забыл упомянуть, что он юный неопытный грач. Птица постарше даже не взглянула бы в сторону осколка. Кажется, инстинкт должен был подсказать юному грачу, что битое стекло — не лучшее украшение для гнезда. Но осколок ярко лучился, и грач не устоял, что дает мне основания предположить мезальянс в почтенном грачином роду. Примесь сорочьей крови, вероятно. Всем известны повадки сорок, их характер, а верней — бесхарактерность. Впрочем, я не стану развивать эту рискованную тему, мое предположение всего лишь гипотеза.

Юный грач запрыгал к осколку. Уж не иллюзия ли этот сияющий кусочек радуги? Прекрасное видение, которое исчезнет, стоит приблизиться, необъяснимое, как многое в грачиной жизни? Птица зажала осколок клювом — тот и не думал исчезать, отличный кусок битого стекла, ценная находка для грача, недавно свившего семейный очаг. Ей понравится. Намерения птицы были чисты, о чем свидетельствовал гордо поднятый хвост.

Грач перевернул осколок. Непросто удержать такой в клюве. Наконец он нашел способ и устремился к гнезду, не желая вступать в дискуссии с сородичами относительно своей находки.

Второй грач, наблюдавший за ним, сидя на липе, завидев третьего, позвал его. Даже моих скудных языковых познаний хватило, чтобы понять их разговор.

— Иссахар!

— Что?

— Вообрази, Завулон потащил в гнездо кусок битого стекла.

— Да ну?!

— Господом клянусь. Вон он, гляди, зажал стекло в клюве.

— Вот умора!

И грачи разразились хохотом.

Впрочем, Завулон был уже далеко, а если бы услыхал сородичей, решил бы, что они завидуют его везению. Он летел прямо к гнезду. Прижав щеку к оконному стеклу, я следил за ним взглядом. Мне хотелось знать, что скажет его молодая жена.

Жена встретила юного грача молчанием. Он осторожно положил осколок на ветку рядом с недостроенным гнездом, она вытянула шею и покосилась на блестящий предмет.

Затем перевела взгляд на мужа. Ситуация накалялась. Наконец грачиха открыла клюв и небрежно спросила:

— Что это?

Муж явно струхнул. Я уже упоминал, что он был молод и неопытен, женат первым браком и благоговел перед супругой.

— Э, видишь ли, я понятия не имею, как эта штука называется.

— Хм…

— Зато смотри, какая симпатичная!

Грач пошевелил осколок, пытаясь заставить грани играть. В тени вещица во многом лишалась своей привлекательности.

— Симпатичная, не спорю, но зачем ты ее сюда притащил?

Вопрос поверг грача в еще большее смущение. Он начал подозревать, что дал маху.

— Это, конечно, не ветка…

— Вижу, что не ветка.

— Понимаешь, гнездо и так состоит из веток, и я подумал…

— Ты подумал?

— Да, дорогая, я подумал, что эта вещица — если, конечно, ты не сочтешь ее слишком вычурной — может на что-то сгодиться.

Грачиха не выдержала:

— Сгодиться? Похоже, меня угораздило выскочить за болвана. Тебя не было двадцать минут, а вернувшись, ты принес кусок зазубренного стекла, который, видите ли, может на что-то сгодиться! В гнезде! Хочешь, чтобы я целый месяц высиживала на нем яйца? Думаешь, из него выйдет мягкая постелька для детишек? Принес бы еще коробку булавок, авось на что-то сгодились бы. Ступай прочь! Я сама закончу гнездо.

Грачиха привыкла не церемониться с мужем.

Подхватив клювом осколок — и впрямь довольно увесистый кусок стекла, — она со всей силы швырнула его прочь. Осколок упал, с треском расколотив стекло на седьмой за неделю раме в огуречной теплице.

Эта парочка была хуже всех. В жизни не видал таких расточительных строителей. Наверх они поднимали в десять раз больше материала, чем требовалось. Можно подумать, грачиная семейка хотела выстроить многоквартирное гнездо и сдавать свободные закутки сородичам.

Разумеется, все, что не шло в ход, выбрасывалось. А если бы люди строили таким способом? Представьте человеческое семейство, задумавшее возвести дом, скажем, на Пиккадилли. От зари до зари муж усердно поднимает по лестнице кирпичи, ни разу не удосужившись спросить у жены, занятой кладкой, не довольно ли материала, а она безропотно принимает все, что он принес. Наступает вечер; оглядевшись, они замечают на подмостках двадцать лишних тележек с кирпичами и начинают швырять их на Ватерлоо-плейс. Наверняка кто-нибудь возьмется их урезонить. А ведь грачи занимаются тем же — и ни слова попрека со стороны сородичей.