Джером Джером - Досужие размышления досужего человека

Почему так мало читали Джорджа Гиссинга? Если жизненная достоверность является ключом к литературному успеху, продажи книг Гиссинга должны были исчисляться миллионами, а не сотнями.

Разве литературный талант Марка Твена, уж не говоря о его юморе, принимали в литературных кругах так, как следовало? «Гек Финн» остался бы великим произведением даже в том случае, если бы в нем от начала до конца не было бы ни одного смешного места. Среди индейских и некоторых других примитивных племен утрата соплеменником одного из пяти чувств оборачивалась для него преимуществом, он считался личностью, превосходящей всех остальных. Так и среди читателей-англосаксов: если человек хочет, чтобы его литературные таланты оценили, у него должно отсутствовать чувство юмора. Мне в голову приходят несколько забавных примеров современного литературного успеха, основанного преимущественно на этом недостатке.

Я люблю всех этих писателей, но такой разносторонний вкус нынче почитается за отсутствие всякого вкуса. Говорят, что если ты любишь Шекспира, значит, непременно должен ненавидеть Ибсена; что невозможно ценить Вагнера и при этом терпимо относиться к Бетховену; что если находишь достоинства у Доре, значит, не способен понимать Уистлера. Но как можно сказать, какой роман у меня самый любимый? Я могу только спросить себя, какой ярче всего остался у меня в памяти, к какой книге я прибегаю чаще, чем к другой, в те приятные полчаса перед тем, как прозвонит колокольчик к обеду, когда, да простит меня добрейший мистер Смайлз, нет смысла думать о работе.

Осмотрев свои книги на полках, я обнаружил, что из всех романов наиболее потрепан «Дэвид Копперфилд». Я листаю его загнутые страницы, читаю знакомые заголовки: «У мистера Микобера затруднения», «Мистер Микобер в тюрьме», «Я влюбляюсь в Дору», «Мистер Баркис уходит с приливом», «Моя девочка-жена», «Трэддлс в гнездышке из роз», и передо мной открываются страницы моей собственной жизни. Столько печалей, столько радостей переплелось в моей душе с каждой из этих глав! Тот день… как ясно он мне вспоминается, когда я читаю о сватовстве Дэвида, а вот смерть Доры стараюсь пропустить. Бедная хорошенькая миссис Копперфилд у ворот, поднявшая вверх свое дитя, всегда связывается у меня в памяти с криком младенца, которого я так долго ждал. Несколько недель спустя я обнаружил книгу, лежавшую переплетом вверх, все на том же кресле, куда так поспешно положил ее.

О вы, мои старые друзья, как часто прятался я от своих забот в вашей славной компании! Пегготи, золотая душа, взгляд твоих добрых глаз так греет меня. Наш общий друг, мистер Чарлз Диккенс, склонен, как нам всем известно, к чуть преувеличенным чувствам. Добрый малый, он не замечает недостатков в тех, кого любит, но вас, дорогая леди, если вы позволите называть вас этим титулом, которым так сильно злоупотребляют, он нарисовал правдивыми красками. Я хорошо вас знаю — ваше большое сердце, ваш пылкий нрав, вашу безыскусность, ваш человечный образ мыслей. Вы никогда не догадаетесь, чего стоите на самом деле, насколько лучше этот мир благодаря таким, как вы! Вы считаете себя совсем заурядной персоной, которая только и умеет, что печь булочки да штопать чулки, и если человек не юнец, только лишь раскрывший подслеповатые еще глаза, а муж, которого опыт научил замечать красоту, скрывающуюся за непримечательностью лиц, преклонит перед вами колени и поцелует вашу красную мозолистую руку, изумлению вашему не будет предела. Но это мудрый мужчина, Пегготи, понимающий, к чему можно отнестись беспечно, а за что ему следует благодарить Господа, создавшему красоту в столь разных формах.

Мистер Уилкинс Микобер и вы, лучшая из преданных жен, миссис Эмма Микобер, и перед вами я снимаю шляпу. Как часто ваша философия спасала меня, когда, подобно вам, страдал я под временным гнетом денежных затруднений; когда солнце моего благополучия скрывалось за темным горизонтом этого мира — одним словом, когда я тоже оказывался в стесненных обстоятельствах. И тогда я спрашивал себя, как бы поступили на моем месте Микоберы. И отвечал себе — они бы сели перед блюдом с барашком, зажаренным искусными руками Эммы, запили бы его пуншем, приготовленным сияющим Уилкинсом, и на время забыли бы обо всех своих невзгодах. И тогда я, прежде убедившись, что в карманах есть немного мелочи, заходил в ближайший ресторан и устраивал себе самое роскошное пиршество, на которое только хватало вышеупомянутой мелочи. А потом выходил из ресторана, чувствуя себя более сильным и вполне годным для дальнейшей борьбы. И — о чудо! Солнце моего благополучия выглядывало из-за туч и лукаво подмигивало, словно говоря: «Выше нос! Я тут, за углом!»

Веселые, никогда не падающие духом мистер и миссис Микобер, как смогла бы половина человечества взглянуть в лицо своей судьбе, если бы не добродушный, беззаботный характер таких, как вы? Мне нравится думать, что все ваши печали можно утопить в такой безобидной чаше с пуншем. Ваше здоровье, Эмма, и ваше, Уилкинс, и за здоровье ваших близнецов!

Пусть вы и такие же по-детски невинные люди легко перешагивают через камни, разбросанные на вашем пути. Пусть вам всегда что-нибудь подворачивается, дорогие мои! Пусть жизненные ливни всегда проливаются на вашу простодушную лысую голову легким апрельским дождиком, Микобер!

А ты, милая Дора? Позволь признаться, что я люблю тебя, хотя мои рассудительные друзья считают тебя глупой. Ах, глупенькая Дора, созданная мудрой Матерью-Природой, знающей, что слабость и беспомощность — это талисман, пробуждающий в мужчине силу и нежность, не волнуйся так сильно из-за устриц и недожаренного барашка, маленькая женщина. Вместо нас об этом позаботятся опытные простые кухарки за двадцать фунтов в год. Просто положи сюда свою глупенькую кудрявую головку, дитя. У таких, как ты, мы учимся мудрости. Глупые умники насмехаются над тобой. Глупые умники выдернули бы в саду все дурацкие лилии и ненужные розы и посадили на их место только полезную для здоровья капусту. Но садовнику видней, и он сажает бесхитростные недолговечные цветы, а глупые умники спрашивают его — зачем?

Доблестный Трэддлс с отважным сердцем и непокорными волосами; Софи, чудеснейшая из девушек; Бетси Тротвуд с мужскими манерами и женским сердцем; все вы приходили в мое убогое жилье, и это унылое место казалось мне светлее. В тяжелые часы ваши добрые лица смотрели на меня из тени, а добрые голоса подбадривали меня.

Малютка Эмли и Агнес, может быть, все дело в моем дурном вкусе, но я не разделяю восторга друга моего Диккенса по отношению к вам. Хорошие женщины Диккенса слишком хороши для ежедневного потребления. Эстер Саммерсон, Флоренс Домби, малютка Нелл — у вас нет недостатков, за которые вас можно любить.