Ласло Варгаши - Котёл

Пусть президент чувствует себя виноватым — каждый день все больше и больше, а когда надо будет, мы устроим ему ловушку.

Все это президент Украины видел собственными глазами, но не понимал что к чему. Чувство вины перед всеми, боязнь, что заблокируют счета в американских и европейских банках, мучившая его пресловутая капля крови, что дороже любой революции, растерявшиеся соратники по партии, демарш Богословской, вовсе покинувший партию, — все это вместе взятое помешало ему принять единственно правильное решение и сказать: дорогие швабы, дорогие и любимые янки! Возвращайтесь по домам и отдыхайте, а я разберусь как-нибудь сам в своем бедном государстве. Был же пример с Лукашенко в Белоруссии. Руководитель небольшой страны оказался смелым, волевым, несговорчивым. Он собрал весь дипкорпус, всех швабов и америкосов (невиданное дело) и приказал им покинуть его страну в течение двадцати четырех часов. И швабам, и америкосам, всем, кто давал советы и даже грозил санкциями Лукашенко, ничего не осталось делать, как паковать чемоданы и возвращаться домой. А Лкашенко вздохнув свободно, в течение часа разогнал своих смутьянов, рвущихся к власти. Елена Лукаш, последняя подруга президента напоминала ему об этом, но вместо того, чтобы прислушаться, он сидел по семь, по восемь часов в своем, пока еще своем роскошном кабинете, и слушал бредни криворотой красавицы Кэтрин Эштон. Когда Эштон уставала, ее сменяла статная, широкоплечая и толстозадая лесбиянка Виктории Нуланд, она твердила о том, что надо уступать, уступать и еще раз уступать, как это делает любой руководитель демократического государства. Президент делал еще одно преступление перед своим народом и перед собой тоже — он кивал головой в знак согласия, подтверждал, что на него можно давить до тех пор, пока совсем не задавишь. Он не думал, а может, в этом виновата умственная скудость, что нельзя, что преступно посылать безоружных ребят, чтоб их жгли коктейлями Молотова, разбивали им головы булыжниками весом с килограмм.

Вот только что ушли от него руководители трех оппозиционных партий — Кролик, Кличка, Тягнивяму. Они улыбались, заверяли, что их подопечные находятся на майдане, преследуя мирные цели, что они сейчас, прямо сию минуту, отправляются на Майдан, поговорят с ребятами, чтоб те не кидали мирные булыжники в мирные головы беркутовцев, а когда оказывались за дверью приемной, дико ржали и крутили пальцем у виска. Они не шли, а бежали на Майдан. Там уже произносил речь Пердуске. Трупчинов тоже лез, но Пердуске шпынял его плечом в плечо, отойди, мол, Коломойша.

Непобедимый боксер европейского масштаба Кличко вытягивал руку вперед, уступите, мол, и произносил речь, его теснил Кролик страдавший словесным поносом, кролика выталкивал Тянивяму. Он обещал повстанцам шествие по Красной площади в Москве с мешками через плечо набитыми отрезанными головами москалей. Его, чаще всего, его Тянивяму встречали бандеровцы криками ура, а когда выступал Кличко или Кролик, плевались, а то и выкрикивали: геть!

Если в это время Виктория Нуланд лезла в мешок, который тащили два смуглых молодца, и извлекала пирожки, суя в рот бандеровцу — голодному и дрожащему от холода, получался праздник.

У президента тоже были свои люди, служба безопасности, разведки, которые ему докладывали, как ведут себя главари партий, какое бесчисленное количество иностранцев на Майдане, как расхаживает по Майдану бывший грузинский президент Сукаашвили, но Виктор Федорович только рукой махал: пусть прогуливаются.

Известная тройка- Кролик, Тянивяму, Кличко — почувствовали слабость президента и потребовали смещения Премьер-министра Азарова. И президент согласился. Это была очередная стратегическая ошибка. Теперь страна начала катиться вниз по наклонной, а оппозиция торжествовала, ведь еще кривоногий, страдающий эпилепсией Ленин говорил: чем хуже, тем лучше. Пригодилась пословица: не в бровь, а в глаз. Мало того, Кролик мог занять этот пост, но Юля, отбывая наказание в курортных условиях, помахала пальчиком: нельзя, не соглашайся.

После первого тяжеловесного футбольного мяча так удачно забитого в ворота президента, оппозиция на радость решила взять таймаут, а президент совсем успокоился. Он съездил в Сочи на олимпиаду, потом уехал в Китай, пообщался с руководством Поднебесной и даже получил кредит и спокойно вернулся в Киев и сел в свое царское кресло. Это кресло уже начало потихоньку шататься, но оно так устроено, что ты сидишь в нем, как в материнском чреве, где так комфортно и не чувствуешь, как оно шатается и даже тогда, когда оно тебя выталкивает вон.

В этот день с утра он только уселся и начал испытывать блаженство, исходящее от царского кресла, как вошла министр юстиции Елена Лукаш. Он нахмурился, но тут же пришел в себя, мгновенно вскочил, протянул руку и нежно расцеловал в обе щеки. Но Лена не удовлетворилась, отыскала и впилась ему в губы. Этот поцелуй стрелой поразил, точнее оживил его как мужчину.

— Ну, Лена, если ты так рано пришла, прыгай на руки, я отнесу тебя в то помещение, где никого нет, где меняют белье каждый день, где есть полный всякого добра холодильник и где мы были с тобой, бог знает когда.

— Ах, как долго я этого ждала, — произнесла Лена голосом, который возбудил Виктора Федоровича еще больше.

Жаль только, что чудесные мгновения так быстро кончаются и никому не удавалось их удержать, даже Фараонам.

Виктор Федорович остыл первым, пришел в свое обычное состояние, состояние государственного мужа и стал задавать обычные, неприятные жизненные вопросы своей молодой разгоряченной подруге, которой казалось, что она многое недополучила.

— Как дела в Киеве, как на майдане, как Верховная Рада?

— Новостей хороших мало, точнее их совсем нет, а вот дурных — целый короб. Тебе следовало бы быть более собранным, более предусмотрительным. Нельзя покидать дом, в котором начался пожар. Это все может кончиться плохо для страны, для тебя и для меня тоже. Не я отдавала приказ бросать под коктейли Молотова безоружных мальчиков, но я чувствую свою вину перед ними, перед их матерями, отцами, женами. А ты этого, похоже, не чувствуешь. Какой же ты руководитель государства, какой ты защитник, тебя лупят по одной щеке, а ты подставляешь другую. Толстого начитался?

— А если кровь прольется?

— Иногда быку пускают кровь, чтоб он успокоился и не бодался. Может случиться так, что ты не прольешь ни одной капли крови и уйдешь чистюлей, а после тебя польются реки крови, и в этом будешь виноват только ты и никто другой. Тебя, слюнтяя, проклянут потомки. Ты к этому стремишься- Поверить не могу.

— Я иногда думаю об этом, но, знаешь, рука не поднимается подписать такой указ, чтоб мы стреляли в народ. В этом случае, что обо мне скажут потомки?