Артур Гафуров - Учитель Истории

— Простите, — обратился я к нему. — Он преподавал?

Мужчина покачал головой, не отрывая глаз от портрета.

— Последние три года — нет. Болел сильно. Вместо него вон, Сизова взяли. А так да, вел историю. Шестьдесят лет школе отдал, шестьдесят лет… Его здесь каждая собака знала. Меня как-то спас от милиции, когда мы с мужиками… Ну, попали впросак.

— А что за научная деятельность? — заинтересовался я. — Вы сказали, он был ученым.

— Да, был. Изучал историю Тверского края. Разные исследования проводил, ездил с учениками в экспедиции, на раскопки. И не только по области. Представляете, в семьдесят лет взобрался на Казбек! Не человек — огонь. Но возраст, возраст… Его не попросишь подождать за дверью.

— Три четверти наград, что в кабинете директора висит — его заслуга, — добавила подошедшая «англичанка». — Он работал, еще когда я сама здесь училась. А нынче вот… Пусть земля ему будет пухом.

— Наверное, теперь из кабинета музей сделают, — добавил кто-то.

Люди всё пребывали. Не без удивления я отметил, что даже многих из учеников не оставила равнодушными смерть старого учителя. Видимо, Борис Леонович и вправду был выдающейся личностью, и не только на научном поприще — на это школьникам плевать, — но и как человек и педагог.

Чтобы не мешать остальным, я отошел в сторонку и почти сразу же углядел Женю. Тот, в своем репертуаре, тихо крался вдоль стеночки по направлению к выходу. Лицо молодого учителя выражало высшую степень озабоченности и волнения. Словно собака, взявшая след, мелькнуло в голове показавшееся подходящим сравнение. Что там творилось у него в мозгу, я понятия не имел, да и никого уже не смущало очередное чудачество Сизова. Наверное, вспоминал вчерашний вечер, который и вправду выдался волшебным. А может, просто мечтал. Но тут он бросил беглый взгляд в сторону портрета, замедлился, остановился… И безжизненной массой рухнул на пол.

— Шизику поплохело, — радостно загалдели дети, но прежде, чем я успел броситься на выручку другу, кто-то крепко схватил меня за локоть.

— Не лезь.

— Чего? — я обернулся и встретился глазами с учеником.

— Не лезь, говорю. Без тебя разберутся.

— А ты кто такой?

— Учусь я здесь.

Невысокий, но коренастый и широкоплечий — явно спортсмен. Кожа смуглая, глаза карие, немного раскосые, нос с заметной горбинкой.

— Ты пришлый?

Он высокомерно усмехнулся, но ответил:

— Даже если сам Иосиф Джугашвили. Ты все равно не лезь. И вообще, не стоит тебе с ним общаться.

— Почему?

— Не здесь. Еще увидимся. Расскажу.

— Где увидимся?

— Позже скажу. Все, покедова.

И не успел я даже мяукнуть что-то протестующее, как он отпустил мою руку и скрылся за дверью в столовую. Весь наш разговор занял не более четверти минуты, и со стороны выглядело все так, будто старшеклассник о чем-то спрашивает у учителя — никто и внимания не обратил. Тем более, многие присутствующие были заняты бездвижным Сизовым: кто-то помогал приводить его в чувство, кто-то острил по поводу вновь отчудившего учителя, а кто-то просто стоял и глазел на происходящее. Или фотографировал на телефон. Я тоже подошел, но увидев, что Женя уже в сознании, и моя помощь не требуется, отправился восвояси. Не в первый раз и не в последний — здесь я буду только мешаться.

Но что означает это «позже скажу»? Позже — это когда?

С минуту поколебавшись, идти ли к Елене за разъяснениями или нет, я выбрал второе. Дверь с надписью «выход» вдруг поманила меня с такой силой, словно за ней скрывался портал в иное измерение, а не обычный школьный двор. Видимо, сработал не совсем изжитый рефлекс от времен собственного ученичества: если в школе ничто и никто не держит — уходи прочь.

Никаких дел до пяти вечера у меня не было, и, чтобы немного проветриться, я решил пройтись до дома пешком. Благо, машина все равно осталась возле общежития. Погода располагала, и снова захотелось не забивать себе голову всем подряд, а просто прогуляться по безлюдным улочкам будничного Младова. Насладиться видом старого города, подставить лицо солнечному свету, подумать о хорошем. Последние дни я столько переживал по всякому поводу и без, что накатившее умиротворение (особенно после разговора с нанимательницей) показалось глотком свежего воздуха в затхлой комнате с запечатанными окнами. И как-то сразу на задний план отошли тревожные мысли: о насущном (кто был этот чувак в школе?), о работе (в пять часов должен позвонить Юлиан — что я ему скажу?), о друзьях (надеюсь, с Женей все в порядке, и он ничего не отбил себе при падении), о прочих проблемах — осталась только обычная человеческая радость, порожденная безмятежностью и отсутствием сиюминутных проблем. Дойти до булочной, взять там свежую ватрушку и тут же с наслаждением съесть ее, поделившись крошками с нахальными до неприличия воробьями. Остановиться на мосту, окинуть взором панораму семисотлетнего города, повидавшего за свою долгую жизнь и монгольских ханов, и польских гусар, и танки Гудериана. Заглянуть в небольшой сквер возле гостиницы, прочитать полустертые надписи на памятниках героям войны. Включить не забытый в этот раз плеер и послушать музыку: не в машине, и не ту, которую подсовывает радио — а свою, выбранную лично. Простые, казалось бы, вещи, сиюминутные удовольствия, сладкая пенка на поверхности горьковатого кофе жизни. Но как мало ценим мы подобные минуты, какое ничтожное значение придаем им! Некогда, все некогда, все бегом, все на ходу. А останавливаемся только дома, посреди хорошо знакомого прямоугольника стен, за которыми ничего не видно и не слышно. А что в этом доме делать, чем заниматься? Любоваться ремонтом? Даже прожив почти месяц в провинции, я не перестал быть москвичом, если не по рождению, то, хотя бы, по духу. Зачем идти, если можно бежать, зачем смотреть по сторонам, если можно уткнуться телефон, зачем обращать внимание, если можно не обращать…

Но только не сегодня. Сегодня — хотя бы до пяти часов вечера! — я полностью свободен. Отключу телефон, пусть они все хоть обзвонятся. Я пошел гулять. Похоже, вчерашний вечер окончательно выбил меня из рутинной колеи: мыслями я находился где угодно, только не там, где сложившиеся обстоятельства вынуждали меня находиться. Пытались вынудить.

Час с небольшим спустя, уже порядком нагулявшийся и подмерзший, я оказался возле стен Успенского монастыря. Как-то так получилось, что после бесовской субботы я не часто сюда заглядывал, в основном проходил мимо. Уж больно осадок оставался… неприятный. Однако за прошедшее время, несмотря на события двадцатидневной давности, кражу части коллекции и вывозом ее остатков в Златоглавую, посетителей у главной городской достопримечательности только прибавилось — многих впечатлила история с колокольным звоном. Так что сейчас, несмотря на разгар буднего дня, из приоткрытых ворот торчал внушительный «хвост» визитеров, которых ограниченное пространство внутренних помещений вынуждало стоять в очереди. Стояли тихо, не шумели. Неужели все на службу? Едва ли в краеведческий музей. Ведь уцелевшие экспонаты тю-тю — уже давно в Москве.