Марк Твен - Любопытное приключение

Онъ опустилъ голову и молчалъ.

— Ну, говори же и перестань лгать. Кому предназначалось это письмо?

Теперь онъ началъ выказывать тревогу, но быстро овладѣлъ собой и возразилъ тономъ глубокой искренности:

— Я скажу вамъ правду, сэръ, всю правду. Письмо это никому не предназначалось. Я написалъ его для собственнаго удовольствія. Я вижу свою ошибку, сознаю всю свою глупость. Но это единственное мое прегрѣшеніе, сэръ, клянусь честью.

— А! Я очень радъ. Такія письма писать опасно. Надѣюсь ты вполнѣ увѣренъ, что это единственное написанное тобой письмо?

— Да, сэръ, совершенно увѣренъ.

Его смѣлость была изумительна. Онъ сказалъ эту ложь съ такимъ искреннимъ выраженіемъ лица, какъ ни одно существо въ мірѣ. Я подождалъ, пока немного утихнетъ мой гнѣвъ, и сказалъ:

— Уиклоу, напряги теперь хорошенько свою память и посмотри, не можешь ли ты объяснить мнѣ два-три недоразумѣнія, о которыхъ я желаю у тебя спросить?

— Я постараюсь, сэръ.

— Такъ начнемъ съ того, кто такое начальникъ?

Я поймалъ его испуганный взглядъ на насъ, но это было все. Черезъ минуту онъ опять сталъ ясенъ, какъ день, и отвѣтилъ:

— Я не знаю, сэръ.

— Ты не знаешь?

— Не знаю.

— Ты увѣренъ, что не знаешь?

Онъ попробовалъ посмотрѣть мнѣ въ глаза, но напряженіе было слишкомъ сильно. Подбородокъ его тихо склонился къ груди, и онъ молчалъ. Такъ онъ стоялъ, нервно играя пуговицей мундира, возбуждая сожалѣніе, несмотря на свои низкіе поступки. Я прервалъ его молчаніе вопросомъ:

— Кто это: „Священный Союзъ?“

Онъ вздрогнулъ всѣмъ тѣломъ и сдѣлалъ руками невольный жестъ, казавшійся мнѣ призывомъ отчаявшагося существа о состраданіи. Но онъ не издалъ ни звука, а продолжалъ стоять такъ, опустивъ голову внизъ. Мы сидѣли, смотрѣли на него и ждали отвѣта, наконецъ, увидѣли крупныя слезы, катившіяся по его щекамъ, но онъ продолжалъ молчать. Немного погодя я сказалъ: — Ты долженъ отвѣтить мнѣ, мой мальчикъ, и долженъ сказать правду. Кто такое, Священный Союзъ?

Онъ молча рыдалъ. Я сказалъ нѣсколько жестче:

— Отвѣчай же на вопросъ!

Онъ сдержалъ рыданья, стараясь овладѣть голосомъ, затѣмъ, смотря на меня умоляющимъ взглядомъ, проговорилъ сквозь слезы:

— О, сжальтесь надо мною, сэръ! Я не могу отвѣтить, потому что не знаю.

— Какъ!

— Въ самомъ дѣлѣ, сэръ, я говорю правду. Я никогда до этой минуты ничего не слышалъ о Священномъ Союзѣ. Клянусь честью, сэръ, это такъ.

— Боже правый! Посмотри на свое второе письмо, развѣ ты не видишь словъ: Священный Союзъ. Что ты теперь скажешь?

Онъ посмотрѣлъ на меня взглядомъ глубоко обиженнаго человѣка и сказалъ съ чувствомъ:

— Это какая-то жестокая шутка, сэръ! И какъ они могутъ играть ее со мной! Я всегда старался поступать какъ слѣдуетъ и никому не дѣлалъ зла. Кто-то поддѣлался подъ мою руку. Я не писалъ ни строчки изъ всего этого, я никогда въ жизни не видѣлъ этого письма.

— О, ты, неслыханный лжецъ! Посмотримъ, что ты скажешь на это, — я вытащилъ изъ кармана письмо съ симпатическими чернилами и поднесъ къ его глазамъ.

Онъ поблѣднѣлъ, поблѣднѣлъ, какъ мертвецъ. Онъ зашатался, хватился рукой объ стѣну, чтобы не упасть. Черезъ минуту онъ спросилъ, слабымъ, едва слышнымъ голосомъ:

— Вы прочли его?

Наши лица отвѣтили правду, прежде чѣмъ языкъ мой успѣлъ вымолвить лживое „да“, и я увидѣлъ, какъ въ глазахъ этого мальчика снова появилось мужество. Я ждалъ, что онъ скажетъ что-нибудь, но онъ молчалъ. Наконецъ я спросилъ:

— Ну, что же ты скажешь относительно содержанія этого письма?

Онъ отвѣтилъ совершенно спокойно:

— Ничего, кромѣ того, что оно совершенно невинно и не можетъ повредить никому.

Я нѣкоторымъ образомъ былъ теперь прижатъ къ стѣнѣ, не будучи въ состояніи опровергнуть его заявленія. Я не зналъ хорошенько, какъ мнѣ теперь дѣйствовать. На выручку мнѣ подоспѣла мысль, я сказалъ:

— Ты увѣренъ, что ничего не знаешь о начальникѣ, и Священномъ Союзѣ и не писалъ письма, которое ты называешь поддѣльнымъ?

— Да, сэръ, совершенно увѣренъ.

Я медленно вытащилъ узловатую скрученную веревку и поднялъ ее кверху, не говоря ни слова. Онъ равнодушно взглянулъ на нее, затѣмъ посмотрѣлъ на меня вопросительно. Мое терпѣніе жестоко испытывалось, однако, я сдержался и сказалъ своимъ обыкновеннымъ голосомъ: — Уиклоу, ты видишь это?

— Да, сэръ.

— Что это такое?

— Это, кажется, кусокъ веревки.

— Кажется! Это есть кусокъ веревки. Узнаешь ли ты его?

— Нѣтъ, сэръ, — сказалъ онъ самымъ спокойнымъ тономъ.

Хладнокровіе его было изумительно. Я молчалъ нѣсколько секундъ, надѣясь, что это поможетъ произвести большее впечатлѣніе слѣдующимъ моимъ словомъ; я всталъ, положилъ руку на его плечо и сказалъ серьезно:

— Это вѣдь не поможетъ тебѣ, бѣдный мальчикъ, нисколько не поможетъ. Этотъ „знакъ“ „Начальнику“, эта узловатая веревка найдена въ одномъ изъ ружей на ватеръ-фронтѣ.

— Найдена въ ружьѣ? О, нѣтъ, нѣтъ, не говорите, что въ ружьѣ, но въ отверстіи патрона, она должна быть въ патронѣ! — Онъ упалъ на колѣни и заломилъ руки, поднявъ лицо, на которое жалко было смотрѣть, такъ оно было мертвенно, такъ полно дикаго ужаса.

— Нѣтъ, это было въ ружьѣ.

— О, вышла какая-то ошибка! Мой Боже, я погибъ! — И онъ вскочилъ и началъ бѣгать взадъ и впередъ по комнатѣ, отстраняя руки, которыя протягивались, чтобы поймать его, и стараясь выбѣжать вонъ, что, понятно, было немыслимо. Затѣмъ онъ опять бросился на колѣни, плача изо всей силы, и, обнимая мои ноги, умоляющимъ голосомъ говорилъ:

— О, сжальтесь надо мной. Не выдавайте меня! Они не пощадятъ моей жизни ни одной минуты! Защитите меня, спасите меня! Я все разскажу.

Потребовалось порядочно времени, чтобы успокоить его, умѣрить его страхъ и привести въ возможно разумное состояніе. Затѣмъ я началъ спрашивать его. Онъ отвѣчалъ скромно, съ опущенными глазами, время отъ времени вытирая струившіяся по его лицу слезы.

— Итакъ, ты въ глубинѣ души мятежникъ?

— Да, сэръ.

— И шпіонъ?

— Да, сэръ.

— И дѣйствовалъ по ясно-опредѣленнымъ приказаніямъ „извнѣ“?

— Да, сэръ.

— Добровольно?

— Да, сэръ.

— Съ радостью, можетъ быть?

— Да, сэръ, мнѣ незачѣмъ отрицать этого. Югъ — моя родина сердце мое — южное и весь я принадлежу ему.

— Значитъ исторія, которую ты мнѣ разсказывалъ о своихъ несчастіяхъ и преслѣдованіяхъ твоего семейства, придумана на этотъ случай?

— Они… они велѣли мнѣ разсказать ее, сэръ.

— И ты хочешь предать и погубить тѣхъ, кто сжалился надъ тобой и пріютилъ тебя? Понимаешь ли ты всю свою низость, несчастное, заблудшее созданіе?

Онъ отвѣчалъ только рыданьями.

— Ну, хорошо, оставимъ это. Къ дѣлу. Кто такой полковникъ и гдѣ онъ находится?

Онъ началъ горько плакать и попробовалъ отвильнуть отъ отвѣтовъ. Онъ говорилъ, что его убьютъ, если онъ разскажетъ. Я пригрозилъ запереть его въ темную, если онъ не признается. Въ то же время я обѣщалъ оградить его отъ всякой опасности, если онъ будетъ искрененъ. Вмѣсто всякаго отвѣта онъ крѣпко стиснулъ губы и принялъ непреклонный видъ, который я никакъ не могь поколебать. Наконецъ я увелъ его, но одинъ только видъ темной покорилъ его. Онъ опять разразился рыданіями и мольбами и сказалъ, что во всемъ признается.