Борис Кудрявцев - Сор из избы

— Где транспорт? — осенило его. — На чем вывозить металл? Я уже не говорю о шлаке! Без землеройной техники его не возьмешь!

Суворов взял горсть шлака и пропустил сквозь пальцы. Леша-комсорг словно очнулся. Обещанных грузовиков не было. Машины стояли где-то на приколе.

— Надо что-то предпринять, — торопил репортер, — пока не поздно!

Момент был решающий, быть отвалу или не быть.

— Меня они не послушают, — размышлял Леша.

В этом субботнике на отвале что-то было не так. Никто не считал участников, охват союзной и несоюзной молодежи, процент выхода не требовали из райкома комсомола, отчитываться тоже не придется. Хоть сейчас домой иди. Леша не привык так работать, тем более на субботнике. Безвозмездный труд требует контроля, отражения и поощрения. Праздник труда… Праздника не получилось, как ни суди-ряди. Лешу смущал безрукий, болезненный паренек, явившийся на отвал с добровольцами. Инвалид от рождения был навеселе, смешил работавших, помощи от него никакой. Зачем пришел? Скоморох… Возможно, и у инвалида без рук бывают благие порывы, ему хочется что-то сделать полезное обществу. Если это так, то безрукий может послужить укором кое-кому с руками и ногами. Субботник был причиной неприятной истории с Лешиным ближайшим другом и помощником — футболистом Колей Кривенко. Коля оказался подлецом. Об этом в цехе уже узнали и судачили. Коля попросил вывести его из бюро. Дескать, на субботник он пойдет, если обещают «Жигули» восьмой модели. Два года он ждет очереди, а машину отдали другому. Шкурные разговоры на бюро для Леши были невыносимы, но Коля Кривенко ссылался на него: дескать, наш комсорг имеет все, а прочим красиво зубы заговаривает о вещизме и мещанстве.

— Брат, тебе помочь? — предлагал каждому безрукий. — Брат…

У него все были братья. Чем он мог помочь? Парни ему давали закурить, совали сигарету в горячечные губы — инвалиду, кажется, нездоровилось, подносили огонька. А он шел дальше с тем же:

— Брат, ты не устал, помочь?

Походило на шутку. Смеялись. Пока не заметили, что работается лучше. С веселым инвалидом — и горе не беда. Суворов бывал на всяких субботниках, делал отчеты по радио, интервью с ударниками. С безрукими активистами не приходилось. Этот факт вдруг вырос в его сознании, заслонил все. Хотелось узнать подробней. Он ходил тенью за безруким, ненароком выспрашивал, включив магнитофон. Инвалид весь на виду, всякому готов рассказать свою невеселую и простую историю. Зовут — Миша, семнадцать лет от роду. Матери не помнит, она бросила его в роддоме, отца не знает. Родился недоношенным, последствия алкогольной интоксикации…

— Брат, тебе помочь? — спрашивал безрукий у парней, и Суворов все больше убеждался, что это не рисовка, не уловка побирушки, для безнадежно больного, с чахоточной грудью и тонкой шеей Миши каждый встречный — брат, за семнадцать лет жизни люди сделали для него столько добра, что он не может и не умеет их воспринимать чужими. В роддоме дежурные сестры передавали его из рук в руки, обреченного. Дни его были сочтены, Миша терял вес и глядел на свет из-под стеклянного колпака бокса для недоношенных печальным взглядом. Редко кто мог выдержать тот взгляд. Сестры, всякое повидавшие, вытирали слезы.

На операцию решился сам завкафедрой, резал и зашивал. Нагнаивалось, расползались швы. Мишу отправляли в реанимацию, а после снова на операционный стол. Выжил чудом, на чужой крови. Доноры были тут же: ординаторы. Готовы все отдать.

Говорят, у запойной матери Миши был еще ребенок — девочка четырех лет. Нормальный ребенок, с руками и ногами, но матери она мешала, не давала вольно жить. Под Новый год, по совету хмельного сожителя, мамаша обещала девочке показать елку, свела в стужу на кладбище и оставила там. Три дня еще можно было спасти замерзавшее дитя, на четвертый оказалось поздно… Мать судили.

Елки Миша тоже любил, видимо, то было наследственное. Тянулся их наряжать, тыкался культями в игрушки, но ему спешили на помощь, всякий, кто был рядом: в больнице, интернате…

— Брат, — говорил Миша, — спасибо. Извини, когда у меня вырастут руки…

Но руки не росли. Со временем Миша понял и заплакал. Чья-то рука протянула стакан с вином, страдалец…

— Спасибо, брат…

Вином Миша не злоупотреблял. Его не понимали, дескать, на твоем бы месте другой не просыхал! Какая радость в жизни… У Миши радость была: люди. Он их любил и был благодарен.

— Тебе помочь, брат?

Субботник ему нравился, пришел он сюда по объявлению, как приходил на любые праздники, сборища, торжества. На субботнике он впервые, если не считать школьных, интернатовских, и заводские парни ему пришлись по душе.

Суворов знал теперь, что жизнь удивительным образом поворачивалась к Мише хорошей стороной. Жил он в инвалидском интернате, неблагополучном, с дурной славой: помещение за городом, плохо отапливаемое, с руководством чехарда, столовские воруют, учет не налажен, дети сбегают, где-то кочуют на поездах, никому дела нет. Похоже, что Миша тоже в интернат только наведывался. Ему там пришлось бы не сладко.

— Ты где живешь, Миша?

— У людей, брат…

Миша был нарасхват, в бездетных семьях и с детьми. Он нужен был всем. Почему? Вряд ли кто над этим задумывался. Нужен — и точка, словно бы общество, не сговариваясь, решило оградить его от всех бед и невзгод, вопреки злой судьбе и законом проклятой матери.

— Тебе помочь, брат? — с готовностью поднимал культи Миша, улыбаясь.

Леше-комсоргу легче прожить: охвата от него не требовали. На отвал при параде никто не пришел, справок не предъявляли. И все же с Леши завтра могло спроситься, райком комсомола захочет не остаться в стороне, задним числом оформит это мероприятие и внесет в свой актив. С трудовыми массовыми акциями у него не густо. А значит, запросят цифры, чтобы поголовный энтузиазм был гарантирован и ничто не омрачало праздника безвозмездного труда. И если узнают про безрукого, так сказать эксплуатацию инвалида, то могут взгреть… Корреспондент готовил материал, и инвалид у него был гвоздем номера. В райкоме услышат по радио. В горкоме комсомола тоже не глухие. И пойдут звонки: «Альтернативный субботник — с безрукими! Извращение, подрыв самой идеи безвозмездного труда…» Странно, что корреспондент не сознает назначение прессы и к освещению субботника подходит как-то легковесно и односторонне. Леша мог, если бы его спросили, наговорить на пленку, обобщить, поднять, нацелить… Событие само по себе не рядовое: «Комсомольский десант, акция, декада…», — Леша искал подходящее, звонкое, хлесткое. Зачем прибедняться, другой бы на его месте ударил в колокола на всю область. Леша, помнится, и раньше имел дело с прессой, сообщал по первому требованию: сколько людей на рабочих местах и сколько на благоустройстве, кто отличился и какая сумма будет перечислена в фонд пятилетки. Сходилось в копеечку, никаких ЧП, как по нотам.