Михаил Любимов - Записки непутевого резидента, или Will-o’- the-wisp

А ну, на дно со мной спеши — там так омары хороши, и спляшут с нами от души, треска, моя голубка!

Льюис Кэрролл.

Недалеко в озере жило и небезызвестное чудище Нэсси, его очень хотелось потрогать за хвост.

Сказывалось обучение в разведшколе, где взвод маршировал под команду «Запевай!».

— Ах, если б знать! — заплакал Морж. — Проблема так сложна.

Льюис Кэрролл .

Ничего не помогало, несмотря на завет из «Руководства для агентов Чрезвычайных Комиссий»: «Для таких бесед должен быть человек всесторонне развитый, который умело бы вел разговор. Можно даже прикидываться перед контрреволюционерами консерватором, указывать, что свободу еще население не совсем правильно понимает, но все-таки и т. п.».

И это при том, что старлей был закален, как сталь, и выпить мог ведро, особенно под голову кабана, опаленную на огне, с выдернутой шейной костью и вырванным языком. Поцелуи были настолько жаркими, что через тридцать лет попали в мемуары Уорстхорна, о чем ниже.

Слово «портвейн» уже давно неблагозвучно в интеллектуальной России, сразу ассоциируется с «солнцедаром», циррозом, вытрезвителем, кородрягой, алкоголизмом и прочими ужасами — посему рука не поднимается назвать великолепный португальский «порт» — портвейном.

Если бы я знал, как иронична история: в октябре 1992 года в ресторане «Каретный ряд», бывшей столовой Свердловского райкома, выйдя в тесный ватерклозет (так и вспоминается дореволюционный анекдот об армянине в гостинице, не спавшем ночь из-за шума за стеной. Утром он прочитал на табличке «Water Closet» и воскликнул: «Я так и знал, что это — иностранец!»), я разговорился в унылой очереди с иностранцем, оказавшимся членом парламента от консервативной партии, он тоже слегка поддал и лишь поднял бровь, узнав, что говорит с бывшим экспертом КГБ по Англии, — достойный конец спектакля — кукольного поединка между Панчем и Джуди, поставленного в духе Беккета под названием «холодная война».

Естественно, мечтая об отечественной кородряге.

— Закуси язык, мать, — огрызнулась юная Рачиха. — С тобой и устрица из себя выйдет.

Льюис Кэрролл .

Локкарт просто сразил меня: «Книги, прочитанные мною за три недели в кремлевской тюрьме: Фукидид, «Воспоминания о детстве и юности» Ренана, «История папства» Ранке, «Валленштейн» Шиллера, «История Семилетней войны» Арченгальца, «История войны в России 1812 г.» Белицке, Маколей, «Путешествие с ослом» Стивенсона, «Жизнь Наполеона» Розе, Уэллс, «Против течения» Ленина и Зиновьева. В те годы я был серьезным молодым человеком».

С Грэмом Грином в начале 60-х я встречался в Лондоне, уже в 80-е, когда он переехал в Ниццу, я попросил своего друга получить у него автограф на книге «Почетный консул». «Помню, помню я этого Майкла! — пробормотал Грин, надписывая книгу. — Он едва не прищемил мне нос дверцей машины, когда я чуть нагнулся, чтобы помахать ему на прощанье рукой!»

Оглянувшись в последний раз, Алиса увидела, что они засовывали его в чайник.

Льюис Кэрролл .

Мне больше нравилась переписка с помощью крутых яиц, когда смесью квасцов с уксусом пишешь инструкции прямо на скорлупе — сверху ничего не видно, зато через пару часов, если разбить яйцо, текст проступает на белке. Между прочим, несколько крутых яиц не помешают во время беготни по городу: утомленным шпионам всегда хочется пожрать.

Товарищ Майкл, как Феликс Эдмундович, не щадил своего горячего сердца.

Презрев отечественную камбалу из-за тогдашней унизительной стоимости в 64 копейки за кило, Майкл с удивлением узнал, что за кордоном камбала считалась рыбой аристократической и весьма дорогой, так что если бы уровень счастья можно было пересчитать в ценах на камбалу, то простой советский человек давно бы перегнал Запад.

Зады бились о холмы и камни, производя страшный шум, как сказал бы Кэрролл, можно было подумать, что дюжину каминных щипцов швыряют о каминную решетку.

Только лопухи приезжают на место тайной встречи на автомобиле, это настолько не лезет ни в какие ворота, что обойдено презрительным молчанием в энциклопедическом «Руководстве для агентов Чрезвычайных Комиссий».

Из «Руководства для агентов Чрезвычайных Комиссий»: «На галошах не следует иметь своих истинных инициалов. Это часто дает предателям нить для розыскания лиц, фамилии которых им известны».

Боже, в кого я превратился! Тот ли это человек, который в детстве, плача у картины Репина, писал: «Толпа бурлаков устало бредет, тяжелая баржа за ними плывет, два богатея на барже стоят и на измученных молча глядят».

— Я человек маленький, — повторил он, — И все время думаю о филине.

— Сам ты филин! — сказал Король.

Льюис Кэрролл .

«Если бы он немного подрос, — подумала Алиса, — из него бы вышел весьма неприятный ребенок. А как поросенок он очень мил!» Льюис Кэрролл .

И написал. Опасное дело, между прочим, — финал фатален, зато горит красным маком на белой скале.

— О Мышь! Не знаете ли вы, как выбраться из этой лужи? Мне так надоело здесь плавать, о Мышь!

Льюис Кэрролл .

Всего лишь кондитерская, а не филиал театра «Комеди Франсез».

Спустя много лет моя физиономия приобрела привлекательность мишени, ибо уже после отставки бит я женами был по крайней мере дважды: первая — Катя вдруг взяла меня за щеку и продырявила ее ногтями, а нынешняя — Таня, вроде бы самая кроткая, после выхода из ресторана, когда по лондонской привычке я зашел во двор, вдруг толкнула меня в помойку, куда я и рухнул, испортив французскую дубленку, — страдала потом, ведь дубленка после чистки села.

«Обращайтесь со мной, как со своим рабом, — без пощады, без жалости, и я полюблю Вас за это еще более страстно… Приходите же поскорее в мехах и с хлыстом.

Ваш преданнейший Захер-Мазох».

(Из «Исповеди» Ванды Захер-Мазох.)

А вдруг нет никаких загадок и все просто, как по Альфреду Розенбергу: «Жизнь подобна марширующей колонне. Не важно, в каком направлении она идет».

Никоим образом не хочу обидеть дятла, правда, говорят, что от стука у них быстро изнашиваются мозги — тогда они и влетают в помещение, чтобы проткнуть клювом полковника.