Сергей Козлов - Байки офицерского кафе

Однако я уверен, что историю эту он выучил отлично и в другой компании рассказывал о «своих подвигах» без запинки. Здесь главное — поверить в себя.

Прапорщик Мануэлян был пассивным гомосексуалистом. При доукомплектовании личным составом, офицерами и прапорщиками 173 отряда, еще в Лагодехи, он был назначен старшиной 2-роты. Правда, вскоре его наклонности выяснились. Видимо, не умея сдержать бушующие внутри страсти, он предлагал свои половые услуги многим, включая бойцов своей роты. Из нашего отряда, уже в Кандагаре, его перевели в пехоту.

Он служил в 70-й бригаде начальником столовой. Как в дальнейшем протекала его половая жизнь, я не знаю, да и знать не хочу. Но, видимо, все у него складывалось хорошо, поскольку года через полтора он был переведен в Кабул, где остался служить еще на год. Там он тоже был начальником столовой.

Но каково же было наше изумление, когда из Кабула прилетел Вовка Ряднов, заведующий вещевым складом, и рассказал, что видел Мануэляна. Судьбой доволен. А на его груди красовалась колодка с ленточками от двух орденов «Красной звезды» и медали «За отвагу». Трудно даже представить, с кем в столовой должен был сражаться прапорщик, чтобы получить такие награды. Не сговариваясь, мы пришли к выводу, что, видимо, в Кабуле он нашел себе высокого покровителя из «активных».

Вот уж воистину: «Машке за п. ду — «Красную звезду», а Ивану за атаку — толстый хрен в ср. ку». Хитрый же армянин умудрился получить и то, и это.

С Вадимом Особенко мы познакомились уже в Союзе. После Афганистана мы оба служили в Крымской бригаде, а перед моим увольнением даже в одном отряде. Вот какую забавную историю он мне тогда рассказал: «Брали мы как-то очередной кишлак. Дело уже шло к завершению. Оставался последний или предпоследний «дувальчик» досмотреть. Я, как и положено, прежде чем войти, решил сначала «на переговоры отправить «тетю Феню». Разжал у «эфки» усики чеки кольца, выдернул и только собрался дверь открыть, чтобы ее внутрь закатить, как дверь сама открылась. На пороге я столкнулся нос к носу с вооруженным духом. Стрелять в этой ситуации мне несподручно, автомат в левой руке, да и то за цевье держу. Дух тоже растерялся. Тут кто быстрее среагирует правильно, тот и живее в последующем окажется. Пока он соображал, я ему гранатой в лоб как двину. Он с копыт. Но, видно, я перестарался, поскольку лобовую кость, самую крепкую во всем черепе, ему проломил. Дух, понятно, сразу в райские кущи к гуриям, а я, как дурак, с этой гранатой хожу. Не знаю, куда ее забросить. Война-то уже кончилась, а кольцо я выбросил. Ходил так, ходил, пока не догадался гранату в колодец бросить. Избавился наконец. Довольный, поворачиваюсь, а на меня Лютый волком смотрит. Драл потом за то, что единственный колодец с водой, пригодной для питья, я перебаламутил».

Эту историю рассказывал мне Кушкис. События происходили на окраине Кабула:

«.. К рассвету стрельба и крики прекратились. Было решено составом двух подгрупп, одна из которых находилась у южного входа, а вторая в центре, на нижнем ярусе, произвести осмотр карьера. В момент проверки техники и временных построек случилось нечто, заслуживающее особого внимания.

Один из бойцов, проходя мимо постройки «типа сортир», решил воспользоваться случаем и «цивилизованно» справить свою нужду… Пытаясь открыть дверь, обнаружил, что дверь заперта изнутри. Вначале, по его словам, даже подумал, что кто-то из соратников успел опередить его. Когда же на его вопрос не последовал традиционный ответ: «Занято!», возникли подозрения.

Прикинув, решил, что правильнее будет все-таки сломать дверь и убедиться… Когда ударом ноги дверь была открыта, увиденное его потрясло: на «очке», как ни в чем ни бывало, сидел улыбающийся «дух». На наши вопросы о том, кто он и с какой целью находится в карьере, «дух» пытался уверить нас, что он рабочий. Однако, когда в «очке» был обнаружен брошенный им туда автомат Калашникова и нагрудник с магазинами и гранатами, «дух» улыбаться прекратил и уж больше не изображал неведение в отношении того, что здесь произошло ночью».

Вообще операции, которые проводила армия, отличались бестолковостью. Например, однажды, когда генерал Дубынин проводил Кунарскую операцию, он для того, чтобы воспрепятствовать обстрелу джела-лабадского аэродрома, лично указал две точки на карте, где должны постоянно находиться наши засады. Одна точка была совершенно лысой горкой, не имевшей никакого тактического значения. Там изнывала от безделья 3 рота. А точка, где должен был сидеть я со своими бойцами, была… плацем афганского полка на окраине Джелалабада.

Приказы высоких начальников не обсуждают, поэтому мы добросовестно проваляли дурака, пока не кончилась операция. Ежевечерне мы прибывали к афганцам в расположение и ложились спать под их охраной, а утром шли отдыхать к себе в расположение после «ратных трудов».

Ильич склонился над столом. Плечи его вздрагивали. Вдобавок ко всему из груди его вырывались какие-то надрывные звуки. Никак что-то случилось, подумал я и решил проявить участие. Не каждый день врачи медроты так рыдают. Я участливо положил руку на плечо. Ильич поднял лицо, залитое слезами. Но это не были слезы печали. Ильич беззвучно хохотал до слез. Я удивленно спросил, что случилось. Ильич, не в силах вымолвить ни слова, подал мне какую-то бумажку с каракулями и каким-то бредом.

— Не понял. Говори толком.

Ильич, выпив воды, малость успокоился и рассказал следующее. Вчера в зоне охранения на мине нашего минного поля подорвался прапорщик. Ильичу как врачу поручили провести расследование обстоятельств гибели воина-интернационалиста. Последним, кто видел прапора, был солдат из батальона охраны, стоявший на посту. Кто он был по национальности, точно не помню, но, кажется, уроженец какой-то из республик Средней Азии. Ильич его допросил, а после приказал написать объяснительную записку на имя дознавателя капитана Седько В.И., то есть его, Ильича. Над этим объяснением он и рыдал.

Безумное количество ошибок, как орфографических, так и синтаксических, я опущу и передам только суть. Написано было примерно следующее: «Я стояль на пост. Смотрю идет прапор. Пьяный в жопу. Я кричаль «Стой! Туда нельзя! А то е…нет!» Пошель на х… сказаль прапор. Через минуту быль взрыв. Пиз…ц, подумаль я». Дальше следовало число и подпись.

— Нет, ты подумай, этот «мастер» русской словесности еще и мысли свои описывает. Резюме выдает! — всхлипнул от смеха Ильич и захохотал в голос.