Стив Мартин - «Радость моего общества»

— Бегаем трусцой. Форму, знаешь, поддерживаем.

Разумеется, это была ложь, но ложь из тех, что в любой момент могут стать правдой, поскольку в потенциале я мог качаться или бегать трусцой, если бы захотел. Не уверен, что раньше Клариссе приходилось сталкиваться с этой моей мужской стороной, и, наверное, от этого у нее побежали мурашки. Потом фокус ее внимания сместился с меня на некую внутреннюю тревогу, которую она больше не могла игнорировать. Она быстро взглянула на часы и закруглилась несколько рассеянно-добродушными, ничего не значащими фразами, которые я принял близко к сердцу и тут же забыл. Кларисса собрала вещи и вышла за дверь с обеспокоенным видом, который — я это знал — никак не относился к нашему сеансу.

На следующее утро меня разбудила стереосистема Филипы. Что за песни — я не разобрал; слышал только гулкую басовую партию сквозь подушки, которые, похоже, взяли на себя роль колонок. Я встал, но остался в пижаме, подмел пол на кухне — и тут раздался стук в дверь. Это был Брайен. Ой-ей. Что ему известно? Может, Филипа раскололась вчера вечером, выложила ему всё о нашей авантюре, и теперь он собирается выколотить из меня пыль. Я отобрал с дюжину бонмо * [*От фр . bon mots — остроты], чтобы успеть высказаться, прежде чем он мне врежет: будем надеяться, кто-нибудь из тех, кто неподалеку, услышит их и благоговейно передаст моему посмертному биографу. Однако Брайен меня удивил:

— Не хочешь пробежаться?

— Само собой, — сказал я.

— Вокруг квартала? — сказал он.

— За квартал я не смогу, — добавил я.

— Окей-хокей, — сказал он. — Переодевайся. Я внизу.

Меня потрясло, что после того, как я соврал Клариссе о своем пристрастии к пробежкам, искупление материализовалось столь внезапно и быстро. Моральный императив обратить эту ложь в правду был настолько силен, что я сказал: "Да", хотя я никогда не бегал, не собирался бегать и не хотел бегать, особенно с Брайеном. Я мог бы пробежаться с девушкой. Но я рассматривал это как способ оправдаться перед небом за своего терапевта\соцработника. Поэтому отправился в спальню, чтобы надеть единственную одежду, которая приблизительно соответствовала спортивной форме. Коричневые мокасины, брюки защитного цвета с черным ремнем, старую выходную белую рубашку и бейсбольную кепку. Когда Брайен увидел меня в этой форме, его лицо на мгновение сложилось в знак вопроса, затем он расслабился, решив в это не вникать.

— До пляжа и обратно, — сказал он.

— Ой нет, только вокруг квартала... — возразил я. Как ему объяснить мои условия? Этому олуху.

— Окей, вокруг квартала, — ответил он, и мы побежали.

Брайен в спортивных трусах, майке-обдувайке и с банданой на голове выглядел атлетом. Я выглядел так, будто бегу на первое занятие в среднюю школу. Брайен терялся вдали, а я старательно пытался за ним угнаться, но вместо этого убежал от своей левой туфли. Надевая ее, я некоторое время попрыгал на месте, а потом начал свою первую со дня выпуска пробежку вокруг квартала. Брайен старался меня щадить, и я сумел сократить дистанцию между нами. Как же мне хотелось, чтобы Элизабет заканчивала сделку с клиентами на тротуаре в тот момент, когда мы героически проносились мимо. Мы разок пробежали вокруг квартала, остановившись, только чтобы дать какому-то семейству без помех выгрузить детишек из машины. Брайен в это время бежал на месте; я с ревом хватал ртом воздух. Когда мы возобновили бег, Брайен двинул по короткой стороне квартала, и я последовал за ним. Но, добежав до угла, Брайен не повернул, а метнулся через улицу. Тут уже последовать за ним я не мог. Я остался в своём квартале и побежал параллельно ему, а нас разделяла улица. Брайену, похоже, было все равно, что он нарушает условие, чтобы я оставался рядом, которого он на себя явно не брал. Похоже, думал, что среди парней так принято; они бегают параллельно по разным сторонам улицы. Затем он внезапно вновь метнулся через улицу и присоединился ко мне, в моем квартале, как ни в чем не бывало. Два парня, бегущих трусцой, вновь были вместе. Я чувствовал, что предательство Брайена было той же беспечной природы, что и прыжок дельфина из воды: это было сделано ради развлечения.

Хоть Брайен и подстраивался под мой темп, я все равно чувствовал эйфорическую волну моего любимого чувства симметрии. Он был на много ярдов впереди, но мы двигались ритмично — шаг в шаг, отмашка в отмашку. Энергия Брайена передавалась мне индуктивно. Меня нес поднятый им попутный ветер. Я был орлом или, по крайней мере, голубем. Но тут я увидел, куда направляется Брайен. Он несся прямиком через улицу. Я уже понимал, что Брайен не рассматривает мое требование оставаться в нашем квартале как непререкаемое; он видел в этом прихоть — прихоть, которую можно перехотеть в порыве атлетической доблести. Вот перед нами показался бордюр, надвигавшийся на Брайена, а стало быть — на меня. Однако на этот раз я почувствовал, что, хотя темп мой падает, мое парение продолжается. Я видел, как по идеальной дуге Брайен перескочил через поребрик. О да, это кажется мне вполне разумным. Дуга — это мост, переброшенный над мини-препятствием. Если у меня получится дуга, я тоже смогу пролететь над ним. Поребрик будет покорен одним парящим прыжком. За десять шагов я начал отсчет. Шесть, пять, четыре, три — моя правая нога оторвалась от земли, и я проплыл над невозможным, нелогичным. Противоположный бордюр был высчитан идеально. Мне не пришлось подстраиваться, я тут же перелетел и через него, и сила инерции бросила меня на траву, куда я рухнул в изнеможении, хватая воздух ртом, точно под лабораторным колоколом. Брайен обернулся, не переставая бежать на месте.

— Набегался? Хватит на сегодня. Хорошо размялись. Хорошо размялись.

Ноги у меня неуемно дрожали, и я благодарил небеса за то, что на мне защитного цвета брюки по щиколотку и мои поджилки могут вибрировать приватно. Несмотря на то что обратно я возвращался кружным путем через три пары противолежащих выездных дорожек, теперь я знал, что могу перебежать через улицу, перепрыгивая бордюры. Я мог протрусить над ними, пролететь над ними. Брайен освободил меня, высветил то самообладание, которое таилось во мне всегда, однако нуждалось в человеческом контакте, чтобы проявиться.

На следующее утро я выпрыгнул из постели и тут же грохнулся на пол. За ночь мои мышцы сжали кости, как резиновые кольца, я бы закричал от боли, но это выглядело так неуместно. Я вновь воздел себя на кровать, в то время как мозг мой сканировал шкафчик с медикаментами. Капли в нос. От живота. Аспирин... да! Я могу на полном основании выпить четыре. Я двинулся в ванную, что дало мне возможность установить, где именно гнездится боль — везде ниже пояса, в каждой связке, в каждой поперечно-полосатой мышце. Больно было не то что пустить их в дело — прикоснуться к ним. Рядом с аспирином стоял синий сосуд под названием "Минеральный лёд". Бутылка очень старая — мечта коллекционера. Но на ней было написано "анальгетик", и я смутно помнил, что пользовался ею в колледже. Так что я проглотил аспирин, взял с собой в постель "Минеральный лёд" и там начал намазывать ментоловой жижей свои ноги, бедра и ягодицы.