Ф. Илин - В море – дома! Славный мичман Егоркин

– Ну, твой английский – чистый Оксфорд! – иронично закивал Жильцов.

– Приятно слышать такое от знатока! – шутливо раскланялся командир.

Через некоторое время «Бесшабашный» тоже получил команду на прекращение слежения и возвращения в родную базу.

Перед рубкой дежурного по кораблю на палубе лежал корабельный пёс Мишка. Он не понимал, почему это он не может ходить ровно, и тихонько поскуливал. Его когти только скребли по старому скользкому линолеуму, и не могли удержать большое сильное тело. Мохнатый Мишка катился в угол, стукался и оставался там. Но только до тех пор, пока корабль не начинал крениться на другой борт! Егоркин ухмыльнулся и пожалел бедного пса, почесав ему за большим ухом. Тот доверчиво прижался к мичману. «Посмотри, как мне плохо!» – говорили его большие черные глаза.

Несмотря на обеденный перерыв, и привлекательные запахи жареных пышных котлет, с чесночком да с обилием лука, желающих поесть в столовой команды особенно не наблюдалось. До борща и каши ли было народу, когда корабль летел куда-то вниз, а сжимавшийся в ужасе желудок устремлялся куда-то к горлу… И так – каждые пару минут! Запах пищи, призванный возбуждать аппетит, у большинства будил как раз противоположное чувство! Кое-кого выворачивало наизнанку, кому-то уже было все равно – даже «травить» было нечем! Привыкание вестибулярного аппарата к качке наступало уже только в длительном плавании, а во время коротких выходов доставалось очень многим. Говорят, что нет равнодушных к качке, просто всех она «достает» по-разному!

У Егоркина же была противоположная реакция на качку: с ее разгулом, желудок начинал зверски урчать и настойчиво требовать пищи, не взирая на время суток. И вот тут только давай – злые языки говорят, что как-то раз, во время бешенного урагана, зацепившего «Летучий», на котором он служил, своим крылом, Александр Павлович, по рассеянности, съел тефтели за всех мичманов корабля, а потом закусил все это целым «бачком» пюре.

«А что я сделаю, если у меня проект такой? Метаболизм, значит, особенный?» – оправдался перед смеющимися сослуживцами и самим собой Палыч. Сейчас он набрал прямо из бочки у камбуза крепких соленых огурцов, не забыв прихватить с пустого бака полбулки черного хлеба и пару больших котлет.

Тут на глаза ему попался тот самый рыжий торпедист, что из последнего пополнения. Его огненная шевелюра вполне гармонировала с бледно-зеленой физиономией.

– Что, плохо? – посочувствовал мичман, – на, вот, ешь – полегчает! – протянул матросу соленый огурец.

– Верное средство! – уверенно подтвердил возникший из недр машины Антон Гузиков, старшина команды турбинистов, тоже влезая рукой в эту бочку.

– Как твои? – поинтересовался Палыч, кивнув на бойцов в перепачканных комбинезонах.

– Спасибо, хреново! – отозвался Гузиков. – Да еще фланец на водоотливной потек. Как всегда – вовремя! Кое-как затянули, теперь – откачиваем. Трюмачи у гидроакустиков давно уже кувыркаются – там тоже что-то протекло! И, похоже, – не слабо! Насосы еле справляются…

– А все гадости – всегда не вовремя и всегда – не кстати – согласился Егоркин. Про себя подумал – на то и шторм, чтобы показать, что, где, и у кого что-то не так!

Волны многотонными молотами били в борта, тяжелым катком прокатывались по палубе. Стоял непрерывный грохот, ветер ревел вовсю! Было как-то неприятно, если честно сказать!

– Ого! Кажись, всерьез вляпались! – сказал Паша Петрюк, прислушиваясь к грохоту волн на верхней палубе.

– Там аж винты из воды выскакивают – не то испуганно, не то восхищенно говорил молодой матрос с БИПа, с лицом бледно-зеленого цвета – как раз, под цвет обшивки бортов на камбузе.

– А это ты откуда видел? – грозно спросил Бердников.

– Да бывало и покруче! – успокаивал моряков Крутовский: – Корабль на то и корабль, чтобы по морю ходить, а не тонуть и переворачиваться! Не бойтесь, все нормально! Никому наверх не вылезать! «Мама» сказать не успеете! – пригрозил капитан-лейтенант матросам и старшинам. Потом обратился к Егоркину: – Пойдем, Палыч-сан, на хозяйство свое глянем!

– Чем волна круче, а машины и отливные насосы – хуже, тем больше верующих на корабле, и тем крепче их вера в Бога! – ехидно процитировал кого-то Бердников.

– Кто в море не ходил – тот от души Богу не маливался! – поддержал замполита наследственный холмогорский помор Гузиков.

В коридоре Тихов, уже поддевший под летний китель вязаный свитер с высоким воротником, отказавшись от любимого, но промокшего пальто, столкнулся с Бердниковым, возвращавшимся с обхода по кораблю.

– Как полмарсос, замполит? – поинтересовался начальник штаба. Давно уже должность Бердникова называлось совсем по-другому, пройдя целый ряд скоропалительных и не прижившихся названий, да и такого понятия – политико-моральное состояние – тоже уже не существовало в руководящих документах. Однако Тихову – и Бердников прекрасно знал это – все эти «формы для проформы» были «по барабану». Поэтому он и ответил в тон ему:

– На высидуре! – что когда-то означало: «На высоком идейном уровне!». Теперь такого уровня даже не требовалось, с идеями, опять же, давным-давно было очень худо. Поди разберись, какие в ходу! Или их просто не было, или, если были, то какие-то не совсем те…

– Молодец! Грамотно отвечаешь! – благосклонно отметил Константин Александрович Тихов, проходя на ходовой, ловко лавируя между приборными ящиками, уверенно попадая в такт качке.

– Бумажки-то в порядке? – с тенью иронии спросил он: – А то в базу придем, людоведы нагрянут – враз загрызут! Им-то шторма по фигу, политотдел ни хрена не смоет И бо фундамент на сваях! – Тихов не больно жаловал былые политотделы, и не верил, что они изменились.

– Не так страшен черт, как его малюют! – беспечно отмахнулся Бердников.

– Ага, Бог не выдаст – партком не съест! – припомнил Константин Тихов поговорку из своей бурной и боевой молодости.

Готовились в боевой части к морю хорошо, на совесть, но волны уже который час вовсю лупили в лоб по пусковой, по РБУ, тяжело прокатывались по торпедным аппаратам. Поэтому Крутовский решил подстраховаться, и осторожно проверить, как его матчасть и люди выдерживают этот шторм. Мало ли…