Илья Ильф - Записки провинциала. Фельетоны, рассказы, очерки

– Вот, – говорит, – старушенция у меня завалялась. Родной бабушкой приходится. Двужильная особа. Хочу ей жизнь застраховать. Развлечение старушке на старости лет доставать.

– Во сколько же бабушку цените? – спрашивает агент.

– В пять тысяч, – говорит Вафоломеич, – бабушка выдержанная.

Ощупал агент старушку, в зубы ей посмотрел. И застраховал.

– Ну‐с, – говорит, – когда бабуся перекинется, приходите пять тысяч получать. А до того страховые взносы платить нужно аккуратно, а то вся премия за старушку пропадет.

Стал Варфоломеич поджидать бабушкиной кончины. А старушка хоть бы хны. Одной ногой в могиле стоит, а другой в кино ходит. Жениха подыскивает.

Тут Варфоломеич не выдержал. В ТПО побежал – колбасы купил потухлее. Приносит.

– Ешьте, – говорит, – родоначальница. Угощайтесь. Кажется, хорошая колбаска.

А сам сел в отдалении – агонии поджидает. Старушка съела весь фунт и сырой воды попросила. Запить. Запила и песенку напевает.

– Вы, бабка, плохо себя чувствуете? – спрашивает Варфоломеич. – В животе не крутит?

– Нет, – отвечает удивленная старуха, – не крутит.

Тут Варфоломеич не выдержал. Взял бабку под ручки и на полотно железной дороги повел. Положил на рельсы.

– Вы, – говорит, – бабушка, полежите здесь, покеда поезд придет. Отдохните!

Но и поезд не взял старушку – за сто метров остановился.

Призвал тогда Варфоломеич ВЧ и спрашивает:

– Долго такая старуха может жить?

Постукал ВЧ старуху по ребрам и говорит:

– Такая старуха в медицине называется starucha vulgaris и живет не меньше 150 лет.

Взвыл Варфоломеич. И по сию пору воет. Не только кислыми деньгами не разжился, но даже свои, кровные, систематически докладывает.

Журналист Шагин возвращается домой замученный. На дом ему дали для обработки важную корреспонденцию рабкора «Дядя Сам». Шагин ложится спать и просыпается от оглушительного стука в дверь. На вопрос отвечают: «Спешная почта». Входит ангел в спецодежде из голубого шелкового полотна и наполняет узенький полутемный коридор стуком своих крыльев. Пакет. Расписка в графе «Собственноручная подпись скончавшегося». На чай берет невесомыми вещами – духи или кокаин. Разговор покойника с ангелом о боге. Шагин спрашивает: «Что же мне теперь делать?» Ответ: «Ложитесь в постель, как подобает почившему». Почтальон исчезает, напевая: «По морям, по морям. Нынче здесь, завтра там». Шагин повинуется совету и ложится в постель. Тут история в виде воспоминания – невеста и вообще круг знакомых.

Приходит прислуга и видит замороженного хозяина. Как к этому отнеслось жилтоварищество. Вызов доктора-шарлатана. Лысая гадина свидетельствует кончину. Об этом извещают редакцию. Заботы друзей о покойнике. Они получают пособие для пышного погребения Шагина. Но, придя на квартиру, застают дверь запертой. Взламывают. Покойника нет. «Он бежал вместе с прислугой». Наутро газеты осторожно пускают сенсацию: «Бежавший покойник. Исчезновение советского покойника». /…/ Находятся соседи, которые его уже видели. Уже приписывают ему ограбление винного магазина со стрельбой в приказчика.

Между тем было следующее:

Покойник, которого посетили все жильцы дома (разнообразные чаяния, связанные с освободившейся жилой площадью), мирно возлежал на одре. Когда все ушли, неунывающая Феня сперла всё, представляющее ценность, и направилась к выходу. Ярость овладела покойником. Он стремительно покидает одр и кидается в погоню за прислугой. Но, убегая, он случайно захлопывает дверь. Возвратившись домой после охоты на прислугу (Феня искренне испугана – сцена охоты через ночную Москву), он не может войти и уныло отправляется на бульвар объяснить милиционеру, что он был мертвым, а теперь жив и хочет вернуться. Странный этот разговор внушает милиционеру мысль о призраке. Это вскоре подтверждается прибегающими жильцами. Вести о темпераментном мертвеце заливают Москву.

Друзья Шагина беззаботно пропивают выданное пособие. Комнату его занимают жадные председатели. Прислуга искренне уверена (успешно к тому же продав вещи), что Шагин усоп. Положение становится отвратительным.

28 сентября в саду имени Кухмистерова лектором Мошиным была прочитана лекция под названием «Человечество – рабочая семья».

Если организаторы лекции и имели какое‐нибудь представление о том, как лекции устраиваются, то это представление назовем мягко неверным.

Прежде всего необходимо было расклеить афиши. Принимая во внимание, что сад рассчитан только на «своих» обычных посетителей. Можно было ограничиться афишей хотя бы только на воротах сада.

Но и так сделано не было. Вместо этого висела афиша о гастролях знаменитых велосипедистов братьев дю-Монд.

Братья дю-Монд находились тут же; они красили свой трек, без всякого французского прононса напевая «По морям, по волнам».

Зато больше почти никого не было.

Точно – было восемь человек.

Две девицы, протомившись с четверть часа, ушли, распространяя печальную весть:

– Кина не будет.

С девицами ушли их поклонники.

Таким образом аудитория сократилась сразу на пятьдесят процентов.

Остальные вяло и отвлеченно (никого из администрации в саду не было) ругались.

Зашли в сад два милиционера, жизнерадостно обложили культработу вообще, деятельность братьев дю-Монд одобрили и благоразумно сгинули.

Затем публика, ободренная прибытием в сад семи здоровенных комсомольцев, нашла садового сторожа, умолила его открыть зал, и лекция началась.

Темой лекции явилось грядущее перенаселение земли.

Здравой целью лектора было, как видно, желание доказать, что только объединенный пролетариат, только связанное в одну рабочую семью все человечество сможет справиться с этой угрозой.

Все это надо было хорошо рассказать и объяснить.

Ни того, ни другого, однако, не случилось.

Рассказывал лектор темно, главную мысль затирали излишние мелочи, и изловить ее снова было для рабочего слушателя задачей большого труда.

Какая‐то необычайно легковесная лекция, лекция не нужная и ничего не прибавляющая к знаниям рабочего.

Немногочисленная аудитория наградила лектора тоскливым, укорительным аплодисментом и с радостной торопливостью разошлась.

Больше ничего культурно-просветительного в этот вечер не случилось.

Советский пошляк обнаглел не сразу.

Сначала он был поведения тишайшего, привычек скромнейших. Следы его можно было обнаружить разве только в самой гаденькой лавочке.

К дрянненькой толстовке он прикалывал узенький плакат: