Валерий Попов - В городе Ю.: Повести и рассказы

— Стыдно, Даша,— ехидно вдруг проговорил Миша.

— Ну, не знаешь? — ликуя, спросил Дима.

— Город, в котором ты живешь! Эх ты! — проговорил Миша.

— А… вспомнила,— небрежно сказала Даша.

Разговор в палатке продолжался — давно уже я так не переживал за каждое слово! Я было сунулся в палатку…

— Папа, выйди! Не видишь, мы разговариваем! — топнув ногою, крикнула Даша, опять как бы выставляя себя главной.

Я вышел. Уже темнело. Пора было кормить детей ужином, но этой очаровательной затейницы, увлекшей всех в неизвестность, не было и в помине!

Стало совсем темно, только над горой была узкая бордовая полоса.

«Что они там делают-то? — думал я.— Давно уж, наверное, все закрыто!»

Безмолвно промчалась в темноте белая «ракета», удивительно близко — до этого они проходили гораздо дальше.

Было ясно уже, что с этими идиотами что-то случилось, другого объяснения их отсутствия быть не могло!

Глухой ночью, когда я хрустел в лесу сухими деревьями, стаскивая их на берег для большого костра, я вдруг неожиданно услышал их громкие голоса, и звонче всех был, конечно, голос жены, неестественно оживленный.

— Конечно, он ничего не сделал! — говорила она.

Я бросил тяжелые жердины, которые волок к лагерю, и, повернувшись, ушел в лес.

«Что же такое? — думал я.— Вроде бы обычная жизнь, без каких-либо событий, и такие переживания, почти невыносимые».

Помню, в ночь перед операцией я и то переживал значительно меньше, чем сейчас… Возраст?

Я начал вспоминать, с каких пор характер мой, мое насмешливое, легкое отношение ко всему стали изменяться. И тут я еще смеялся, и над этим тоже. Пожалуй… Я вспомнил один вечер, день рождения Лехиной дочки. Когда-то мы сами дружили — не разлей вода.

Теперь мы собирались только на детские праздники, пытаясь так же, как дружили когда-то мы, подружить детей. Но, удивительно, это почему-то не получалось — то один, то другой ребенок, обиженный, приходил на кухню, где выпивали взрослые, мать или отец сажали его на колени, успокаивали… Беззаботного веселья не получалось. Пришлось все-таки помогать им. Леха поставил веселую музыку, дети, разбившись по парам, стали плясать, и вдруг я увидел, что Даша, робко улыбаясь, пляшет в сторонке одна. Я почувствовал, как что-то горячо и остро ударило в голову и в сердце.

— Прекрати, слышишь… Прекрати,— [уже тише] повторил я.

Да… Пожалуй, этот момент. Кончилась легкая, беззаботная молодость, началась, мягко выражаясь, вторая половина.

Я долго стоял в темноте неподвижно, потом услышал рядом тяжелый вздох.

«Кто это?» — удивился я.

Я переступил с ноги на ногу и услышал, как, громко хрустя, то ли олень, то ли лось умчался в глубину острова.

Я возвратился в лагерь. Жена, искусственное возбуждение которой еще не перешло в обычно следующий за этим приступ гордой обидчивости, пыталась зачем-то разбудить спящих детей.

…Утром на острове царила полная ахинея.

Печка была не разожжена, завтрак не готовился. Жены вообще не было.

Брат Юра, еще более хмурый, чем накануне, зайдя по колено в воду, возился с мотором — после вчерашней увеселительной прогулки он почему-то не работал.

Брат Александр, элегантно подбоченясь, высокомерно подняв брови, давал советы, ценные научно, но абсолютно неприменимые в конкретной ситуации.

Потом я увидел, что из леса с озабоченным видом показалась жена.

— Что там?! — спросил я.

Какое-то плохое предчувствие охватило меня.

— С песиком нашим что-то странное творится,— сказала она.— Всю ночь где-то пропадал. Утром пошла я в лес, вижу — бежит, но как-то странно, и вдруг зарычал. Руку протянула к нему — отпрыгнул. Загривок топорщится…

— А пасть? — поворачиваясь, спросил Юра.

— Что пасть?

— Этого только не хватало,— пробормотал Юра.

Снова отвернувшись, он начал разбирать реверс. Димка и Мишка, демонстративно обнявшись, ходили по пляжу, не обращая на Дашу ни малейшего внимания.

Майя вдруг отвела меня в сторону и тихо спросила:

— Как Дашенька… нормально спала?

— Вроде бы да…— неуверенно проговорил я.

— Ну, слава богу! А то, честно говоря, я очень боялась — укус осы в горле! Многих к нам привозили с такими отеками! А в горле даже маленькая опухоль, сам понимаешь,— начинается задыхание. Но теперь уже абсолютно ясно — все обошлось.

— Та-ак,— проговорил я, садясь на поваленный ствол ивы.

Даша, насупившись, сидела за столом, тут откуда-то выскочил щеночек. С криком она бросилась его ловить, прижала между корней, щеночек, зарычав, укусил ее.

Стало тихо. Все подумали одно и то же, но никто не сказал.

— …Не нравится мне это! — произнес наконец Сашок, важно хмурясь.

— Ты что это, ты что, а? — Жена хлестала щенка поводком.

— Надо срочно сделать укол,— сказала Майя.

— Катер-то сломан! — показал я.

Юра быстро вбежал в воду, дернул заводной шнур, мотор задымил, застучал, но винт по-прежнему не вращался.

— У егеря за протокой есть моторка! — прокричал Юра.

Я побежал через лес к протоке, потом, спохватившись, вернулся за Дашей. Лицо ее только начинало сморщиваться для плача — так быстро все это происходило.

Взяв ее за руку, я побежал, но, оглянувшись, увидел, что Юра машет мне рукой.

Винт почему-то заработал. Сашок и Юра, упершись изо всех сил, пытались оттянуть катер назад — как стрелу в луке.

— Работает! — прокричал Юра, когда я подбежал.

— Падай! — проговорил Сашок.

Я схватил под мышку Дашу, другой рукой схватил за шкирку щенка, ввалился в лодку. Ногами я запихнул щенка в передний рундук. Щенок страшно рычал, пытаясь выбраться.

Братья отпустили лодку, и она вылетела на широкую воду.

Даша на заднем сиденье плакала, и в плаче ее слышалась отнюдь не только обида на щенка. Щенок яростно грыз мне ботинки, борясь за жизнь.

Как камикадзе, я вылетел на фарватер, промчался рядом с буем. Лодка выскочила из-за острова на ветер и волну. Ударяясь о воду, она глухо звенела, как сбрасываемое с палубы на воду пустое ведро.

Все забыв, я сделал встречной лодке отмашку не с той стороны — мы едва разошлись, рядом скользнул борт, человек в лодке яростно крутил у виска пальцем.

Я быстро проскочил мимо высокой, закрывающей небо землечерпалки и вошел в гавань.

И тут же винт снова остановился — медленно, по дуге моторка приближалась к наклонной каменной набережной.

Наконец стукнулись носом в берег. Я выключил мотор, стало тихо. Щенок выскребся из рундука, перевалился через борт, быстро доплыл до берега, выполз, встряхнулся, потом повернулся к воде башкой и начал лакать.

«Водобоязнь! — понял вдруг я.— Бешенство называется же „водобоязнь“! Бешеная собака не пьет и боится воды. Значит, это не бешеная! Ну, прекрасно!»

Щеночек продолжал быстро лакать, иногда только поглядывая на меня, и взгляд этот ясно говорил: «Ну, ты и ненормальный!»