Клод Тилье - Мой дядя Бенжамен

Во всяком случае, я не желал бы, чтобы эта роскошь была связана для меня с женщиной, которая меня ненавидит. Прошу вас сказать мне откровенно, любите ли вы господина де Пон-Кассе, и в зависимости от вашего ответа я соображу, как мне себя вести по отношению к вам и к вашему батюшке.

Барышню Менкси тронуло прямодушие, прозвучавшее в словах Бенжамена.

— Если бы я познакомилась с вами раньше, чем с господином де Пон-Кассе, то, по всей вероятности, полюбила бы вас.

— Сударыня, — прервал ее дядя, — я жду от вас искренности, а не любезности. Скажите мне совершенно откровенно, с которым из нас вы надеетесь быть счастливой?

— Что я могу вам на это ответить, господин Ратери? — сказала Арабелла. — Женщина не всегда счастлива с тем, кого она любит, но всегда несчастна с тем, кого не любит.

— Благодарю вас, сударыня, отныне мне ясно, как я должен поступать. Но не прикажете ли вы подать мне завтрак? Желудок эгоистичен и никогда не считается с сердечными волнениями.

И дядя позавтракал с таким аппетитом, с каким, по всей вероятности, Александр Македонский и Юлий Цезарь завтракали накануне сражений. Не чувствуя в себе мужества увидеть разочарованное лицо господина Менкси при известии, что он, Бенжамен Ратери, любимый им как сын, не будет мужем Арабеллы, он хотел избежать встречи с ним и решил письменно сообщить ему о своем решении.

На некотором расстоянии от села он заметил приятеля господина де Пон-Кассе, величественно прохаживающегося взад и вперед по дороге. Увидев Бенжамена, мушкетер двинулся ему навстречу.

— Сударь, вы заставляете, довольно долго ждать тех, кто хочет требовать от вас удовлетворения, — сказал он.

— Я завтракал, — ответил дядя.

— Я должен передать вам письмо от господина де Пон-Кассе. Ответ он просит передать ему через меня.

— Посмотрим, что пишет мне маркиз, сей почтенный дворянин. «Сударь, принимая во внимание чудовищность нанесенного вами оскорбления»… Какое же это оскорбление, я просто перенес его из гостиной на лестницу, я был бы не прочь, если бы он подобным же образом перенес меня отсюда в Кламеси. «Я согласен скрестить с вами шпаги». Подумаешь, какое душевное величие. Он милостиво соглашается изувечить меня, я и не ждал от него такой милости. «Надеюсь, вы окажетесь достойным этой чести». Как, с моей стороны будет черной неблагодарностью отказаться от вызова? Передайте вашему другу, что если он отправит на тот свет, как храброго Деривьера, бесстрашного Бельрива и прочих, то я хочу, чтобы на моем памятнике золотыми буквами начертаны были бы следующие слова: «Здесь покоится прах Бенжамена Ратери, убитого на дуэли дворянином». Постойте, внизу стоит еще какая-то приписка: «Я жду вас завтра в десять часов утра на месте, именуемом Шом-де-Фертио». Вместо того, чтобы написать просто «В Шом-де-Фертио», он пишет «на месте, именуемом». Да, такому стилю позавидовал бы любой судебный пристав. Но Шом-де-Фертио находится слишком далеко от Кламеси, и так как у меня нет гнедого с подпалинами жеребца, то я вынужден предложить вам место поближе — это Круа-де-Мишелэн, там я буду иметь честь ожидать вашего друга.

— Где находится Круа-де-Мишелэн?

— По дороге в Корволь, на высотах Бевронского предместья. Если ваш друг не согласится, то он докажет этим, что он большой брюзга. С этого холма открывается такая панорама, которая понравилась бы даже его величеству. Прямо перед собой он увидит покрытые виноградниками склоны горы Сембер, с их лысыми вершинами, окаймлеными лесом. В другое время года этот ландшафт был бы еще великолепней, но увы, я не могу приказать весне вновь вернуться на землю. А дальше у подножья горы — город, с его колыхающимися, вьющимися по воздуху дымными султанами; он, как укрывающийся от погони человек, жмется между двумя речками, карабкается по бесплодным склонам Круа-де-Пенсона. Если ваш друг обладает хоть каким-нибудь талантом к рисованию, он может обогатить свой альбом, зарисовав этот пейзаж. Среди высоких стен, поросших мхом и напоминающих куски ярко малинового бархата, высится, облаченная в свой кружевной стихарь и украшенная драгоценной резьбой, башня святого Мартина. Одна эта башня стоит целого собора. Рядом расположена старая базилика, распростершая с очаровательной смелостью направо и налево свои большие сводчатые контрфорсы. Ваш друг должен будет сравнить ее с гигантским пауком, застывшим на длинных ногах. А в полдень виднеются, точно вереница темных облаков, голубеющие отроги Морвина, а дальше…

— Довольно шутить, сударь… Я пришел сюда не затем, чтобы вы болтали мне всякий вздор. Итак, до завтра в Круа-де-Мишелэн.

— До завтра. Одну минуту, постойте, я надеюсь, что это дело не так спешно, чтобы его нельзя было отложить. Завтра я должен быть в Дарнисе, отведать старого вина, бочонок которого хочет купить мой друг Паж. Он в этом полагается на меня, и согласитесь, что я не могу в угоду вашему другу изменить обязанностям дружбы. Послезавтра я обедаю в городе: не могу же я предпочесть дуэль обеду; в четверг я делаю укол больному водянкой, а так как ваш друг собирается меня искалечить, то не могу же я поручить эту операцию доктору Арну, не умеющему ее делать; в пятницу постный день, в этот день я, кажется, свободен и в распоряжении вашего друга.

— Придется согласиться на все ваши условия. Надеюсь, вы придете в сопровождении секунданта и этим избавите меня от роли простого зрителя?

— Хорошо, я знаю, что вы с господином де Пон-Кассе неразлучные друзья. Если вас устроит, я приведу с собой своего цирюльника, если только он в этот день свободен.

— Какая наглость! — проговорил мушкетер.

— Этот цирюльник — человек, достойный уважения, и у него такая длинная рапира, что он может насадить на нее сразу четырех мушкетеров, но если вы все-таки предпочитаете меня — я охотно могу занять его место.

— Я не забуду ваших слов, — ответил мушкетер, уходя.

На следующее утро дядя сел писать письмо к господину Менкси, в котором сообщал ему, почему не может стать его зятем. Мой дед, которому посчастливилось прочесть это послание, уверял меня, что, читая его, сам начальник каторги прослезился бы. Если бы в ту пору не существовало восклицательных знаков, дядя изобрел бы их.

Не прошло и четверти часа после отправки письма, как появился сам господин Менкси, сопровождаемый сержантом, несшим две рапиры и маски, и почтенным пуделем. Бенжамен с Машкуром закусывали в это время селедкой, залипая ее отечественным вином.

— Добро пожаловать, господин Менкси, не хотите ли отведать этой селедки?

— Фи, я вижу, ты принимаешь меня за молотильщика?

— А вы, сержант?

— С тех пор как я имею честь состоять в оркестре господина Менкси, я отказываюсь от подобных блюд.