Евгений Комарницкий - Эныч

У шалаша вызревает мятеж. Николай Кувякин рвет воздух возле ворота свой рубашки.

— Нет… Пять-пять!.. Я больше не шестерка! Все… Пять-пять… Я больше не могу!! — Коля простирает руки к брезенту потолка. — Говорил я… человеческим языком вам… метро надо делать, метро! И шпалу нашли, и гонку, и кабель с катушкой! А вы? «Дядя Лука-а! Шала-аш! Дядя Лука-а!..» Мундели! Ни своего голоса, ни своего «я», ничего святого! Пляшете под чужую сурдинку — и видеть ничего не видите!

Коля опускает руки и тычет от бедра прутиком-пальцем в сторону Волохонского, поздравляющего возле кресла Молекулы капитана соперников.

— Видеть ничего не видите, а он — вон он, в коронном своем репертуаре, ваш любимый дядя, смотрите! Так, так, давай, правильно, хорошо, ручку пожал, красное словцо сказал, сейчас еще своими духовными сокьевищами поделится, краснопер икраткий! — Коля хватается за голову. — Ох, дурак я, дура-ак, простачок доверчивый! Кому поверил, перед кем душу собирался раскрыть, кого другом чуть не назвал! Дядя…

— Ну, ты не очень-то, — пытается утихомирить страсти Кувякина Евгений. — Не расходись. Сам первый поддержал дядю Луку с шалашом.

— Да еще, — добавляет Саша, — звезду из соломы стал для шпиля мастерить. Хорошо, наш шеф тебе запретил, а то б еще подумали, что мы…

— Вот со звездой бы мы как раз и выиграли!

— Нет, Коль, не надо. Все было правильно. По делу, — говорит Федор. — Выше головы не прыгнешь. А что хорошо, то хорошо. Справедливо. Смотри, какой настоящий аппарат, фантастический, противник придумал. Залюбуешься. Я сам в детстве, когда меня ремнем отчимы лупили, мечтал стать воздухоплавателем.

— Спарведливо… Храшо… Мачтал… — передразнивает Коля. — Эх ты, плюха-матюха, я ж тебе не о том речь-то веду! — Он безнадежно машет рукой. — А ну вас всех к…

— Молчанье! Эй! — обрывает Кувякина сердитый рык Шуйцы. — Виктор Вильямыч говорит!

Коля делает улыбчатый поворот, кланяется индийским гостем и замирает с прижатыми к груди руками.

Главный режиссер театра под Парусами ровным голосом объясняет капитанам условия заключительного конкурса — конкурса капитанов. Напоминает, что призом для победившей команды будет ящик вина.

— Радуется сердце мое, — удобнее устраиваясь в кресле, кладет ногу на ногу Молекула, — что состязание наше венчает единоборство столь достойных и незаурядных мужей. Именно наклонность обоих лидеров к неординарному восприятию мира, а также различие их мировоззренческих концепций и побудили мой ум придать философско-поисковую окраску предстоящей дуэли… Шуйца, переведи народу мое замудренное витийство и не забудь ему выдать дотацию за долготерпение.

Пока Шуйца и пара его помощников под радостные стоны зала разбрасывают кассетными очередями вино в массы, другая часть свиты по кивку гвоздики Виктора Вильямовича усаживает капитанов на перевернутые ящики друг против друга. Александра ставит в кресло к своему сюзерену обнаруженный в суфлерской будке тщательно протертый глобус величиной с детский мяч. Погладив ладонью Северный полюс, Молекула, амальгамово поблескивая глазами, смотрит на Авангардия, на Луку.

— Так откуда же мы все-таки с вами идем, друзья? Куда? В чем смысл жизни нашей? Впрочем, нет. И первых двух вопросов достаточно.

Крутанув глобус, Виктор Вильямович воспаряет взглядом над задумавшимися Авангардием и Волохонским.

— Да чего тут думать?! — раздается из возбужденной толпы выкрик. — Из «гадюшника» идем, через Паруса и на Каменья! Чего там непонятного, да, Вась? Оставь еще каплю из недостаточной…

Выкрик поддерживается ржанием, мелким кваканьем и веселым спуском воды. Молекула недовольно кривит бровь. Шуйца бросает охране:

— Поговорить налегке с этим дуремаром.

Четверка десантников прыгает с эстрады, хватает нарушителя действа и, произведя пару ударов в солнечное сплетение, уносит сложившееся тело прочь. Белым лебедем под притихшими Парусами гладко плывет голос из кресла-ракушки:

— Все мы, дети мои, в одной лодке нашего общего причастия к этому маленькому празднику души, и я не называю вас ни участниками, ни зрителями, но друзьями своими и братьями. Шутите, острите, высказывайтесь на здоровье, отдыхайте по уму и по совести. Знайте: я с вами весь и весь я вас люблю. Ну, а теперь, внимание к нашим ведущим мастерам сцены. Кто первый?

Волохонский поднимает руку.

— Я! Вы мне позволите начать?

— Лишь этого хочу, — останавливает замедлившееся вращение глобуса Молекула. — Но только кратко и по существу.

— Понял и говойю, — в тон ему произносит лейтенант, взглядывая на парусиново-веревочную конструкцию соперника. — Я считаю: человечество есть беспокойный пьедукт высшего йязума, стъемящийся в своем спияльном язвитии пьетянуть йюку бьятьям во вселенную. Все.

— Угу. Понятно, — Молекула кивает и смотрит на Авангардия. Тот, запустив руку в черную бороду, делится своими соображениями:

— Здесь на первый вопрос уже был дан ответ из народа, и я с ним согласен. А на второй отвечу так, — смотрит себе под ноги Авангардий. — Дело выбора каждого — куда, но дело выбора каждого «куда»— кто.

— О как! — одобрительно морщит подбородок Виктор Вильямович. — Это ответ! Замечательно! Даже сам златоуст Аркаша, которого к моему глубокому сожалению сегодня с нами нет, не придумал бы ничего лучшего. Ну и кто же вы?

— Я и мои ребята, — пожимает плечами чернобородый капитан, — обычные трущебники жизни, поелику тяготеющие к самовыражению. Живем себе как-то, чего-то ищем, чего-то находим и чего-то ждем. Такое вот «кто». Ну, а куда… — Он поднимает голову, смотрит на вновь зашевелившийся шар. — Пока еще не знаю… По крайней мере, не в Йоханнесбург и не к братьям нашим по разуму. Но выход все равно должен быть.

— Значит, — покручивает за макушку глобус Молекула, — уйти, забыться, умереть и видеть сны и не смириться? Забавный симбиоз… Вторая часть ответа невнятна. По ящику двум капитанам!

Кожаные руки приподнимают соревнующихся вместе с сиденьями и подставляют под обоих по дополнительному ящику. Ноги капитана-лейтенанта Луки зависают, не обретя точек опоры.

— Это входит в условия конкурса, — объясняет Молекула. — Коснувшийся головой потолка проигрывает. Как видите, все сбалансировано: победителю достанется приз, зато побежденный заметно вырастет в глазах окружающих.

— Не могу согласиться с таким моим местом, — сжимает ноги замком Волохонский. — Я высказал точку зъения, котоюю под-твейдят многие ученые светила, а вот у моего пьетивника не оказалось пъи себе ни веских, ни надежных айгументов — один неопьявданный пессимизм. Так что я не понимаю, по каким къитейиям мне пъисудили ящик и заявляю пьетест…

Дядя Лука останавливает речь, так как под него закладывается еще один, третий этаж.