Валерий Квилория - Кабан по-телегенски

– Учись, сынок, – только и сказал захмелевший папа Пантелеймон.

– Точно, подхватил Петрович, – а то пропадешь. Со мной, помню, на флоте было, на субмарине…

– Однако, – бесцеремонно перебил его разогретый спиртом Эдик и доверительно сообщил Толику: – Они тебе тут наговорят и про ого-какую самогонию, и про эту вот самую бля-марину. Спецы, одно слово!

– Ну, ты, дед, и дроссель, – обиделся Петрович под общее веселье.

– Суб-ма-ри-на, – повторил он по слогам, – это боевая подводная лодка.

– Ну, натурально, – обрадовался старик. – Значит, верно сказал. Она, как моя баба, вдарит по бортам и вглубь окиянскую, чтобы сдачи не считать.

– Эх, – подхватился он, словно в атаку собрался. – А давай-ка еще по одной и расскажу я вам, какая у нас с этим хряком ого-погония вышла!

Все торопливо выпили и не менее скоро закусили.

– Ну, вот, – начал дед, вытерев усы ладонью, – с вечера съел я чего-то не того, ну и прихватило к обеду. Как крылья выросли. Лечу к своему ватерклозету и чую – не долечу. Эх, мать моя Прасковья! Не пропадать же на старости лет. Тут же за хлевом и приземлился. Сижу так вот, переживаю. А тут шум-гвалт в огороде. Я, значит, вставать, – говоря это, дед резво соскочил с лавки и составил ноги на манер колеса. – Только нагнулся за штанами, глядь – несется на меня чудище непонятное, и несется, точно твоя, Петрович, боевая марина. Вижу, не успеваю штаны надеть. Я тогда влево, и он, зараза, влево. Я вправо, а там хлев. Вот он мне, сволочь, меж ног и сунулся. Слышу – на воздух поднимаюсь. Руками лап-лап – хоть за тень свою хватайся – сплошное воздушное пространство. Ка-ак хряпнулся челюстью о спину этого поганца, чуть протез зубной не проглотил. Глаза на лоб – и дай, Боженька, удержаться. Ну, а потом мы с ним и помчались вдоль по Питерской…

Окончив рассказ, Эдик разом угас и сделался еще более одиноким и грустным. Об остальных же сказать стыдно – беседку сотрясал безумный хохот.

Понемногу страсти улеглись. Дед выпил на посошок, сплюнул и, не прощаясь, покинул застолье, уйдя по торному кабаньему пути, то есть прямиком через огороды.

– И самогонка ваша, и вы сами…, – только и долетело из непроницаемой темноты.

– Мо, – по-телячьи кротко возразил Пантелеймон и, окончательно обессилев, лег щекой на край тарелки.

Толик вместе с подоспевшей тетей Надей увели его в дом. В беседке остались двое.

– А ты ничего, – одобрил Петрович, звонко закусывая огурцом очередной стаканчик. – Умеешь пить.

– Умею, – согласился Димка и, как сглазил его Петрович, тотчас заскользил с лавки на пол.

Он недоуменно таращился и пытался изменить ход событий, но, увы, был не в силах преодолеть земное притяжение. Это походило на скоростное погружение подлодки, наблюдаемое через перископ. Стол накатил темной волной, мелькнули быстрыми струями его четыре ножки, и Димка мягко сел на грунт. Затем все – пропала картинка, отключился звук…

…Припомнив вчерашний день и то, что сегодня воскресенье и надо ехать на базар – продавать свеженину, Димка схватился за болезненную свою голову: – Вот это замочили кабана, так замочили!

Оогоний (от греч. оon – яйцо и gane – рождение) – в ботанике женский половой орган многих водорослей и некоторых низших грибов.

Оогамия (от греч. оon – яйцо и gamos – брак) – тип полового процесса у многоклеточных животных, многих низших и всех высших растений.