Михаил Зощенко - Прелести культуры (сборник)

Посмотрели они на меня и хохочут.

А передовой ихний товарищ, Мишка Бочков, нагнулся над столом и тоже, знаете, заметно трясется от хохоту.

– Извиняюсь, – говорит, – пардон, что над вами подшутили. Охота нам было знать, что это мужья в таких случаях теперь делают.

А я ядовито говорю:

– Смеяться, – говорю, – не приходится. Раз, – говорю, – заседание, то так и объявлять надо. Или, – говорю, – записки на дверях вывешивать. И вообще, – говорю, – когда курят, то проветривать надо.

А они посидели-посидели – и разошлись. Я их не задерживал.

1926

Вот, граждане, до чего дожили! Рабочий человек и в ресторан не пойдет – не впущают. На рабочий костюм косятся. Грязный, дескать, очень для обстановки.

На этом самом Василий Степаныч Конопатов пострадал. Собственной персоной. Выперли, братцы, его из ресторана. Вот до чего дожили.

Главное, Василий Степаныч, как только в дверь вошел, так сразу почувствовал, будто что-то не то, будто швейцар как-то косо поглядел на его костюмчик. А костюмчик известно какой – рабочий, дрянь костюмчик, вроде прозодежды. Да не в этом сила. Уж очень Василию Степанычу до слез обидным показалось отношение.

Он говорит швейцару:

– Что, – говорит, – косишься? Костюмчик не по вкусу? К манишечкам, небось, привыкши?

А швейцар Василия Степаныча цоп за локоть и не пущает.

Василий Степаныч в сторону.

– Ах так! – кричит. – Рабочего человека в ресторан не пущать? Костюм неинтересный?

Тут публика, конечно, собралась. Смотрит. Василий Степаныч кричит:

– Да, – говорит, – действительно, граждане, манишечки у меня нету, и галстуки, – говорит, – не болтаются… И, может быть, – говорит, – я шею три месяца не мыл. Но, – говорит, – я, может, на производстве прею и потею. И, может, некогда мне костюмчики взад и вперед переодевать.

Тут пищевики наседать стали на Василия Степаныча. Под руки выводят. Швейцар, собака, прямо коленкой поднажимает, чтобы в дверях без задержки было.

Василий Степаныч Конопатов прямо в бешенство пришел. Прямо рыдает человек.

– Товарищи, – говорит, – молочные братья! Да что ж это происходит в рабоче-крестьянском строительстве? Без манишечки, – говорит, – человеку пожрать не позволяют.

Тут поднялась катавасия. Потому народ видит – идеология нарушена. Стали пищевиков оттеснять в сторону. Кто бутылкой машет, кто стулом…

Хозяин кричит в три горла, – дескать, теперь ведь заведение закрыть могут за допущение разврата.

Тут кто-то с оркестра за милицией сбегал.

Является милиция. Берет родного голубчика, Василия Степаныча Конопатова, и сажает его на извозчика.

Василий Степаныч и тут не утих.

– Братцы, – кричит, – да что ж это? Уж, – говорит, – раз милиция держит руку хозяйчика и за костюм человека выпирает, то, – говорит, – лучше мне к буржуям в Америку плыть, чем, – говорит, – такое действие выносить.

И привезли Васю Конопатова в милицию, и сунули в каталажку.

Всю ночь родной голубчик, Вася Конопатов, глаз не смыкал. Под утро только всхрапнул часочек. А утром его будят и ведут к начальнику.

Начальник говорит:

– Идите, – говорит, – товарищ, домой и остерегайтесь подобные факты делать.

Вася говорит:

– Личность оскорбили, а теперь – идите… Рабочий, – говорит, – костюмчик не по вкусу? Я, – говорит, – может, сейчас сяду и поеду в Малый Совнарком жаловаться на ваши действия.

Начальник милиции говорит:

– Брось, товарищ, трепаться. Пьяных, – говорит, – у нас правило – в ресторан не допущать. А ты, – говорит, – даже на лестнице наблевал.

– Как это? – спрашивает Конопатов. – Значит, меня не за костюм выперли?

Тут будто что осенило Василия Степаныча.

– А я, – говорит, – думал, что за костюмчик. А раз, – говорит, – по пьяной лавочке, то это я действительно понимаю. Сочувствую этому. Не спорю.

Пожал Вася Конопатов ручку начальнику, извинился за причиненное беспокойство и отбыл.

1926

Главная причина, что Володька Боков маленько окосевши был. Иначе, конечно, не пошел бы он на такое преступление. Он выпивши был.

Если хотите знать, Володька Боков перед самым поездом скляночку эриванской выпил да пивком добавил. А насчет еды – он съел охотничью сосиску. Разве ж это еда? Ну, и развезло парнишку. Потому состав сильно едкий получается. И башку от этого крутит, и в груди всякие идеи назревают, и поколбаситься перед уважаемой публикой охота.

Вот Володя сел в поезд и начал маленько проявлять себя. Дескать, он это такой человек, что все ему можно.

И даже народный суд, в случае ежели чего, завсегда за него заступится. Потому у него, – пущай публика знает, – происхождение очень отличное. И родной дед его был коровьим пастухом, и мамаша его была наипростая баба…

И вот мелет Володька языком, – струя на него такая нашла, – погордиться захотел. А тут какой-то напротив Володьки гражданин обнаруживается. Вата у него в ухе, и одет чисто, не без комфорта. И говорит он:

– А ты, – говорит, – потреплись еще, так тебя и заметут на первом полустанке.

Володька говорит:

– Ты мое самосознание не задевай. Не могут меня замести в силу происхождения. Пущай я чего хочешь сделаю – во всем мне будет льгота.

Ну, струя на него такая напала. Пьяный же.

А публика начала выражать свое недовольство по этому поводу. А которые наиболее ядовитые, те подначивать начали. А какой-то в синем картузе, подлая его душа, говорит:

– А ты, – говорит, – милый, стукани вот вдребезги по окну, а мы, – говорит, – пущай посмотрим, – заметут тебя, или тебе ничего не будет. Или, – говорит, – еще того чище, – стекла ты не тронь, а останови поезд за эту ручку… Это тормоз…

Володька говорит:

– За какую за эту ручку? Ты, – говорит, – паразит, точнее выражайся.

Который в синем картузе отвечает:

– Да вот за эту. Это тормоз Вестингауза. Дергани его слева в эту сторону.

Публика и гражданин, у которого вата в ухе, начали, конечно, останавливать поднатчика. Дескать, довольно стыдно трезвые идеи внушать окосевшему человеку.

А Володька Боков встал и слева как дерганет ручку.

Тут все и онемели сразу. Молчание сразу среди пассажиров наступило. Только слышно, как колесья чукают. И ничего больше. Который в синем картузе, тот ахнул.

– Ах, – говорит, – холера, остановил ведь…

Тут многие с места повскакали. Который в синем картузе – на площадку пытался выйти от греха. Пассажиры не пустили.

У которого вата в ухе, тот говорит:

– Это хулиганство. Сейчас ведь поезд остановится… Транспорт от этого изнашивается. Задержка, кроме того.

Володька Боков сам испугался малость.

– Держите, – говорит, – этого, который в синем картузе. Пущай вместе сядем. Он меня подначил.