Валентин Катаев - Красивые штаны. Рассказы и фельетоны (сборник)

– А ничего. Поздравляю вас! Мы оба сошли с ума и галлюцинируем. Здесь не может быть трубы. Вчера здесь ее не было.

– И тем не менее труба. Большая железная труба. Вышиной в два порядочных дома.

– Позвольте… Ведь сегодня Первое мая. Понимаю, понимаю! Это – первомайские штучки. Макет трубы. Не иначе. Уф! Гора с плеч!

Но каково же наше удивление, когда оказывается, что труба не первомайский макет, а действительная, всамделишная, настоящая труба.

Ее поставили в ударном штурмовом порядке в течение одной ночи.

– Испортили пейзаж, черти, – печально бормочет мой товарищ. – Вчера я его снимал, а сегодня снимок устарел. Никак за темпами не угонишься!

Однако эпизод с трубой – мелочь.

История с озером куда грандиознее.

В двух словах. Была крошечная речка. Курица вброд проходила. А для доменных печей необходимо воды примерно вдвое больше, чем для всей Москвы. Где же взять? В ударном порядке в 73 дня перегородили речку километровой плотиной и сделали «озеро площадью в 15 квадратных километров».

Пришли кулаки из соседней станицы, посмотрели – где речка? Нет речки!

– Караул! Большевики последнюю речку у людей украли! Ограбили!

– А озеро вас не устраивает? – спросили комсомольцы и дружно запели:

Нету речки – и отлично!

Вот где наши козыри:

Не в ручье единоличном,

А в коллективном озере.

Теперь насчет магнитогорской кооперации.

Еще полтора года назад на месте магнитогорской кооперации было абсолютно голое мес…

Ах, черт! Виноват. Ну, действительно было голое место. Собственно, и сейчас гол…

Опять!.. Я извиняюсь. Место не было голое… И сейчас не голое… Наоборот, магнитогорская кооперация работает мощными толчками, так сказать, периодами.

Был, например, недавно так называемый апельсиновый период. Магнитогорск задыхался от обилия апельсинов. Магнитогорск был превращен в Сорренто. А кооперация все крыла и крыла апельсинами, пока местное население не взмолилось:

– Довольно!

И апельсиновый шквал утих так же внезапно, как и начался.

Но зато начались так называемые икорные заносы. Паюсную икру ели все. Даже местные тихие, маленькие, похожие на мышей лошадки с отвращением отворачивались от соблазнительного деликатеса.

Население снова взмолилось:

– Довольно икры!

И икра схлынула. Но зато начался буран кофе-мокко.

И так далее.

Сейчас в Магнитогорске 85000 человек.

А полтора года назад здесь было голое место.

Да, да! Опять! Именно голое место.

Было голое место, а теперь – город.

Пусть я погибну как писатель и человек, но факт.

На голом месте большевики строят мировой гигант.

И построят. Будьте уверены!

1931

– Ну-с, что вы скажете теперь, милостивый государь? – весело воскликнул я, врываясь в затхлый кабинет Тупягина.

– А что такое? – кисло поморщился Тупягин, поджав тонкие лиловые губы.

Я выдержал блестящую паузу и, заранее предвкушая эффектное изумление Тупягина, небрежно бросил:

– Звонкая монета. Выпущена Советским правительством.

– Ерунда! – сказал Тупягин.

– Но сегодняшний номер газеты… На первой странице…

Я ткнул Тупягину газету. Тупягин лениво скользнул глазом по очерченному синим карандашом месту и сказал:

– Брешут! Очки втирают! Погубили Россию, а теперь баки забивают.

– Это кто Россию погубил?

– Большевики ваши погубили. Чувствуют, что их песенка спета, и морочат доверчивых людей. Могу вас уверить, что не пройдет каких-нибудь двух недель, как все ваши совнаркомы полетят кувырком вместе с вашей мифической звонкой монетой!

– Тупягин… Ха-ха… Вы меня просто удивляете! Ведь совершенно то же самое вы утверждали два года назад.

– Я своих мнений не меняю-с! Тогда утверждал и теперь утверждаю. Ваша звонкая монета – брехня.

– Ах, так! А это, по-вашему, тоже брехня?! – воскликнул я, вынимая из кармана новенький двугривенный.

Тупягин вскользь посмотрел на двугривенный, сиявший в моих пальцах, и пожал плечами.

– Обыкновенный николаевский двугривенный… Награбленный большевиками из Монетного двора в семнадцатом году…

– Да, Тупягин, видите: вместо орла – ненавистные вам серп и молот и надпись: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь».

– Ерунда! Приклеили!

Я заскрежетал зубами.

– Слушайте, вы, Тупягин! Видите: пятирублевая ассигнация? – Я вытащил из кармана казначейский билет. – Посмотрите на него внимательно. Сейчас мы с вами пойдем в любой магазин, купим четвертку табаку, и я на ваших глазах получу сдачу се-ре-бром!

– Чепуха! Никакой нормальный человек не разменяет вам эту подозрительную советскую бумажку на серебро.

Я почувствовал, что ком подкатил к моему горлу. Я собрал всю свою силу воли и процедил сквозь зубы:

– Тупягин… Какие же деньги в таком случае вы признаете?

– Ро-ма-нов-ски-е! – скрипнул Тупягин. – Ни-ко-ла-ев-ски-е! Это настоящие деньги. Без всяких фиглей-миглей.

– Ах, так, дорогой товарищ Тупягин? – сказал я, ласково улыбаясь. – Очень приятно. А скажите, пожалуйста, что это у вас такое висит в простенке между этими двумя многоуважаемыми окнами?

– Зеркало, – с удивлением сказал Тупягин.

– Зеркало. Но оно мне не нравится.

Непосредственно за этим я взял с письменного стола какую-то бронзовую собаку и бросил ее в зеркало. Осколки брызнули во все стороны. Тупягин окаменел.

– Кроме того, мне не нравится цвет ваших обоев. Но мы это сейчас исправим.

Я взял со стола большую бутылку чернил, и не прошло двух минут, как обои приобрели очень оригинальную и живописную окраску. Затем я выпустил из перины пух, наскоро вспорол перочинным ножом бархатный турецкий диван, сунул в него жалкие остатки стенных часов, выдавил тюбик синдетикона в ночные туфли хозяина и затопил камин обломками какого-то мореного дуба.

– Надеюсь, – ласково сказал я, – что вы не доведете дело до народного суда? Я понимаю, если б это был еще окружной суд, но стоит ли мараться об этот паршивый большевистский судишко! Не правда ли, Тупягин? Лучше я вам просто заплачу пятьсот рублей наличными за организацию уюта в вашей мрачной холостяцкой берлоге – и дело с концом.

– Как угодно, – сухо сказал Тупягин.

– Потрудитесь получить, – сказал я, протягивая Тупягину романовскую пятисотку.

– Вы что, издеваетесь надо мной?

– Какое уж тут может быть издевательство, – грустно сказал я, – умел уют старому холостому другу устраивать – умей и денежки за это платить. И не какие-нибудь советские… паршивые… фигли-мигли. А настоящие, романовские, так сказать.

– Надеюсь, вы шутите?.. – хрипло прошептал Тупягин.

– Какие уж тут шутки!.. До свидания, Тупягин… Мебель советскую покупайте на Сухаревке. Там, знаете ли, дешевле и хуже. И все-таки не в каком-нибудь гнусном большевистском государственном тресте.