Виктор Рябинин - Леди в бане

Преступная бездеятельность мистера и мисс потрясла меня, а на предложение устройства окопов и траншей, великий сыщик произнёс:

– Уймитесь, Ваксон! Ваша никчемная суетливость лишь мешает делу.

Не успел я обидеться на необдуманные слова Шуррика и впасть в печаль по поводу отсутствия на привале освежающих напитков, как где-то впереди вновь послышалась ружейная трескотня.

Хломс и Розалинда суматошно бросились вперёд, не разбирая дороги, я же проворно и по-военному грамотно залёг в ближайшей яме и приготовился к отражению неприятеля. Правда, особо отражать было нечем, так как револьвер в спешке я забыл в сторожке за шкафом. И всё из-за неумелого планирования операции великим сыщиком. Теперь меня мог взять в плен последний вражеский лазутчик, а может и завербовать на всю оставшуюся жизнь. От таких мыслей я впал в кому и приготовился к наихудшему, выбрав место посуше…

Сколько прошло времени, пока я лежал с оцепеневшими членами в укрытии, я точно не помню, но зато когда, презрев опасность, выполз из ямы навстречу судьбе, она уже неумолимо надвигалась на меня огромными прыжками в образе двух волкодавов с пенным оскалом на чудовищных мордах. Мгновенно придавленный близостью страшного и недостойного джентльмена конца, я даже не смог полностью встать на ноги, чтобы встретить смерть лицом к лицу. Пройти с обозами через сотни сражений и быть растерзанным дикими животными почти на своей земле – это ли не издёвка судьбы!

А твари меж тем, сделав последний бросок, уже впивались своими когтистыми лапами в мои бока. И я рухнул среди папоротников и мха, вновь угасая сознанием, как муха в паутине…

Когда я опамятовался, меня ели псы. Один из бешеных зверей рвал моё тело ниже пояса, другой добрался уже до головы, слизывая с утробным рыком, видимо, кровь с лица. Находясь в глубоком шоке, боли я уже не чувствовал, а когда приоткрыл не съеденные ещё глаза, то увидел перед собой развёрстую, кровавую пасть с огромными клыками и не умещающимся языком в ней, снова впал в прострацию, краем сознания улавливая неясный говор ангелов и тяжёлую поступь апостолов, идущих за моей душой…

В следующий раз я очнулся от прикосновения холодной воды к моему истерзанному лицу. «Видимо, совершается омовение перед страшным судом», – в последний раз, нехотя, подумалось мне. Но тут чьи-то пальцы силой разлепили мой левый глаз, и я вновь увидел ненавистную мне морду, злобно оскаливающуюся и принюхивающуюся к моим бренным останкам. И я стал снова тихо и безропотно впадать в спасительное беспамятство, готовясь к новым обрядам над душой и телом, всё прощая врагам и близким…

Голова моя несколько раз непроизвольно дёрнулась, и я почувствовал боль ожогов на своём многострадальном лице. Эти насильственные действия пробудили во мне тягу к жизни. Под черепной коробкой заскреблась какая-то мысль, заставившая открыть глаза и даже приподнять обезображенную голову. И я в который раз увидел перед собой двух монстров псовой породы. Один из зверей, кровожадно помахивая хвостом, опять примеривался облизать мою не до конца обглоданную голову, другой стаскивал с меня штаны, силясь добраться до самого нежного мяса. Их садистские намерения чуть было вновь не помутили мой неокрепший разум, но я вовремя расслышал отдалённо знакомый голос:

– Ворфаломей, Серафима, к ноге! Мистер уже пришёл в себя.

Подняв глаза на голос, я узнал в говорившем мистера Хломса, который всё ещё тряс своей рукой, видимо, переусердствовавшей при выводе меня из коматозного состояния. Рядом с ним стоял невысокий господин, в котором я с трудом, из-за буйного рыжего парика и не менее рыжих накладных усов, распознал инспектора Клейстерта. А из-за их спин выглядывали полные неподдельного сострадания прекрасные глаза Розалинды. Они жалостливо и участливо смотрели на меня, призывая к здравомыслию и дееспособности.

Под магическим воздействием этого взгляда силы начали возвращаться ко мне. Я, превозмогая постыдную, но объяснимую слабость, сел и начал проверять свою целостность. Внешних разрушений на теле не обнаруживалось, как и следов крови и мозгов на голове. В недоумении я взглянул на своих спасителей и только тут заметил сидящих невдалеке двух потрёпанного вида джентльменов со следами истязаний на лицах синюшной расцветки. Поймав мой изумлённый взгляд, мистер Хломс, кивнув на сидящих, произнёс:

– Господин Жлобс и Джопс, собственными персонами, – и продолжил: – А это инспектор Клейстерт и сержант Мэгги Попкинс, они же сестра и брат Дралсексы.

От обилия столь неожиданной информации моя бедная голова вновь пошла кругом, и, не найдись у предусмотрительного инспектора глотка виски, я бы точно отправился в путь по известной дороге предков.

Видя моё плачевное состояние, мисс Розалинда, она же сержант Мэгги, что менее влекуще, обратилась к присутствующим со вполне разумными словами:

– Господа, – сказала она, подходя ко мне и помогая подняться, – доктор ещё очень плох, не утомляйте его разговорами. Лучше проследуем в сторожку. Кофе и капля джина не помешают нам всем.

Скоро я с помощью Мэгги и остатков инспекторского виски уже уверенно продвигался по тропе, путаясь среди не в меру разросшихся хвощей. Мистер Хломс по-мужски, но дружелюбно и ощутимо корректировал направление моего движения, а развеселившиеся собачки, со свежими подпалинами от неосторожного обращения с огнём, видимо, пекаря, предупредительно кружили возле ног, вспугивая болотную дичь.

По прибытии в Трах-Бич я забился в лихорадке и вынужден был слечь в постель с признаками бреда от нервного истощения. Мужчины с собаками под вечер отбыли в Ваучервиль-холл к сэру Гарри с докладом, я же остался на руках у Мэгги, не отходя от неё ни на шаг.

Джин и ежевечерние беседы с сержантом в постели больного, не затрагивающие криминальную тему, позволили мне уже через месяц цепко встать на ноги и быть готовым к дальнейшим сыскной и писательской деятельностям. Лечение можно было бы и продолжить, ибо Мэгги оказалась большим знатоком анатомии и физиологии, а мой индийский опыт служил хорошим подспорьем при искусных способах древнейшей терапии. Однако запасы провианта и прохладительных подошли к концу. Долг призывал к обязанностям, да и силы были на исходе. Поэтому, заколотив сторожку, мы отбыли в Лондон, так и не затронув в разговорах тему Ваучервиль-холла. Мне было как-то недосуг разъяснить сержанту полиции очевидные факты этого запутанного для несведущего человека дела. Тем более что Мэгги, занятая хозяйством и собственным мнением, не приставала ко мне с расспросами.

По прибытии в столицу, мы нежно распрощались на вокзале Ватерлоо. Я обещал Мэгги руку и сердце чуть ли не к следующей встрече, она же – хранить верность, насколько хватит сил. Ещё раз поцеловав избранницу, я поспешил на Брокер-стрит, унося в своём сердце теплые воспоминания и оставляя под ее сердцем ощутимую тяжесть, если возлюбленная оказалась права, хотя лично мне верилось в лучшее. Но такова суровая правда будней и праздников сыска. Со слабыми нервами и здоровьем здесь делать нечего!